– Представляете, Дьявольское Лицо, – женщина задыхалась от волнения, – он говорил: «Пища для Малеже, пища для собаки» – и нес на подносе оловянную тарелку. Он это напевал, понимаете? А голос у него был ужасный. Я пошла вслед за светом его фонаря, зная, что он меня не слышит. Мы поднимались все выше и выше. Бок у меня болел адски, но я не останавливалась. Когда мы забрались на вершину башни, он поставил фонарь перед большой панельной дверью, почти закрытой. Бауэр отодвинул ее, засмеялся и свистом подозвал кого-то, как собаку. Он звал, погромыхивая тарелкой. Затем вынул связку ключей, открыл решетку и вошел внутрь. Я услышала звук цепей. И я поняла, Дьявольское Лицо… До меня вдруг дошло. Мне даже не требовалось заглядывать внутрь, когда он поставил фонарь, взял длинную палку и принялся тыкать во что-то отвратительное, лежащее в соломе…
«Ах, Агата Элисон, как отличается ваш рассказ от приукрашенных картинок, нарисованных фон Арнхаймом!»
Она слегка повысила голос. Ее сигара почти догорела. Мисс Элисон говорила с Банколеном так, словно все на свете зависело от того, поймут ли ее.
– Я думала, что меня стошнит. Вы знаете это чувство, когда холодеет в желудке и вы покрываетесь потом? Но именно тогда я стала спокойной и решительной, словно при игре в покер. Понимаете? И, как ни странно, знаете, о чем я вспомнила в этот момент? Я вспомнила ту ночь, двадцать лет назад, когда я в Лондоне пошла на танцы с Малеже. Он, разумеется, никогда не танцевал, он лишь наблюдал. Но я помню, как смотрела на себя в зеркало в дамской комнате, окруженная болтавшими дамами, и оркестр играл вальс. На мне было желтое платье с красными розами на поясе, щеки горели, и я знала, что хороша…
Именно тогда я, наверное, чем-то зашумела, потому что Бауэр насторожился. При свете фонаря я видела его лицо. И моя рука была абсолютно тверда. Я дважды выстрелила ему между глаз. Если честно, Дьявольское Лицо, я, наверное, свихнулась или что-то в этом роде, потому что больше ничего не помню, пока не склонилась над Малеже и не начала баюкать его голову. Он был в оцепенении и плохо дышал. Сначала я решила, что надо вынести его отсюда и перенести в дом, но потом сообразила, что за всем этим стоит Майрон, и поняла, что… должна убить его. Понимаете?
Ее пыхтящее дыхание громко раздавалось в тускло освещенной комнате.
– Как ни странно, но в следующую минуту я решила, что Малеже не должен видеть меня такой, какая я сейчас. Старой каргой. А я выгляжу именно так. Ах, черт! Зачем это объяснять? Я помню, как сняла с него наручники, откатила тело Бауэра в угол и оставила возле него все ключи. Затем я спустилась, раздобыла огромное количество хорошей еды и поставила ее перед Малеже. Видите ли, я не знала, что он болен. Я не могла представить себе его больным! И тогда я решила – спокойно, Дьявольское Лицо, – что Майрон умрет! Тогда я вернулась домой, с трудом преодолев обратный путь. Особенно тяжело мне пришлось в тоннеле под Рейном – он, знаете ли, бесконечно длинный. Я вернулась, переобулась и положила пистолет обратно в ящик, предварительно аккуратно протерев его. Всю ночь я провела без сна. Интересно, о чем подумал Малеже, проснувшись на следующий день?..
Замок в двери Майрона меня не пугал. Я знала, что он всегда запирает дверь, когда «работает». Я решила подождать его в потайном ходе, когда он будет возвращаться, и показать ему, что я все знаю. Идти еще раз в этот проклятый замок у меня не было сил. Вы знаете, Дьявольское Лицо, как мне представился удобный случай? Вскоре после того, как он вошел в свою комнату, примерно в девять часов, я поднялась к себе. Фриде я велела некоторое время не входить. Больше всего я беспокоилась, что Майрон может проверить пистолет и увидеть, что нескольких пуль не хватает. Но тут Стеклянный Глаз ошибся – Майрон никогда не пользовался этим маузером. Я надела другие ботинки, длинное пальто и взяла фонарь. В холле никого не было. Я открыла его дверь, взяла пистолет, подождала, пока он спустится в секретный переход, и пошла за ним. Он шел быстрее, чем я предполагала. Он уже ушел довольно далеко, когда я, побежав за ним, споткнулась… Неплохо, а? Поднявшись, я все же добежала до того места, откуда он мог заметить свет моего фонаря. Он повернулся. На нем был смокинг и огромные ботинки. Брюки закатаны. Он заорал: «Агата!» Дьявольское Лицо, у меня внутри все похолодело! Его голос прозвучал там как пушечный выстрел. Я сказала, – старая женщина вдруг задохнулась, – я сказала: «Это тебе, подонок, за Малеже!» – и принялась в него стрелять. Шум испугал меня. Он был оглушительным, а от выстрелов поднялось такое облако дыма, что оно меня ослепило. Но я видела, как из Майрона брызнула кровь, и он закричал. Боже мой! Как он кричал, Дьявольское Лицо! Он сложился, как нож, и осел по стене. Именно тогда я услышала шаги и увидела Малеже, идущего к нему с фонарем.
Она содрогнулась всем телом.