Замок мрачных иллюзий

Я недоверчиво уставилась на послание. Получилось следующее:

"Меган, не позволяй себе слушать искусителя.

Бернадетта".

Оно заканчивалось ровной линией, которая почти пронзила бумагу под последней буквой. Я вспомнила, что слова, которые были добавлены к заметкам отца, заканчивались таким же резким, неистовым росчерком. Я вернулась к записям отца.

Он вопрошал: «Допустим, что среди всего обмана и хитрости, надувательства и фальши, среди медиумов — мошенников и лжецов, — ученый внезапно обнаружит себя лицом к лицу с необъяснимым, сверхъестественным явлением, которому ни знание физических законов, ни жизненный опыт не смогут противостоять. Что тогда, Бернадетта?»

Моя мать написала: «Тогда он тоже познает страдание и ужас...» И эта строчка заканчивалась прямой линией, пропахавшей страницу черной бороздой.

Внизу отец сделал примечание: "Это случилось 15 июля 1967 года. У меня не хватило сил предотвратить это".

У него не хватило сил предотвратить это! Я читала эти слова, уже понимая их смысл и соглашаясь с ними. Они имели ужасающее значение. Может ли быть, что она написала их в ответ на его вопрос, а не значительно раньше, как я подумала вначале? Видимо, так и было. Но как это вообще возможно? В 1967 году мама уже восемь лет как была мертва!

Неужели она своей силой заставила руку отца писать ее почерком ответ на записи, которые он сделал через восемь лет после ее смерти? А только что она, возможно, управляла планшеттой, чтобы написать свое предупреждение мне!

Я вновь уставилась на написанное, не в состоянии поверить в то, что видела. Потому что, если бы я это сделала, я должна была поверить и в то, что моя мать действительно обладала страшной силой, позволившей ей вернуться из могилы, чтобы предостеречь меня, как она предостерегла моего отца в отношении той страшной опасности, которую понимала только она. Нет, я не могла в это поверить. Это противоречило всему, что я привыкла считать естественным и во что верила.

Когда я вновь перечитывала слова, написанные на обороте маминого письма, со мной начали происходить странные вещи. Моя рука, словно подчиняясь чьей-то воле, более сильной, чем моя собственная, начала тянуться в сторону темневшему на бумаге имени «Бернадетта». Как будто чей-то могущественный разум подчинил себе мое сознание, заставил мои пальцы прикоснуться к синим чернилам, и хотя я пыталась отдернуть дрожащую руку, не могла этого сделать.

В страхе я смотрела, как мой указательный палец дотронулся до имени матери и начал осторожно тереть его. Чернила смазались, я неимоверным усилием все-таки оторвала палец от бумаги, затем, дрожа, бросилась в кровать и натянула одеяло до самого подбородка.

Внезапно я почувствовала боль в ладони и пальцах правой руки — словно сжимала кусок льда, пытаясь его растопить. Пальцы так парализовало холодом, что я не могла ни согнуть их, ни разогнуть. Потом холод начал постепенно вытекать из моей руки, и мне показалось, что он заполняет собой комнату. Влажный легкий ветерок вдруг коснулся моего лица. И сразу же за окном я услышала стремительный натиск кружащегося водоворота большой волны.

Новый прилив силой прокладывал себе путь из Бей-оф-Фанди в Майнес-Ченнел.

Глава 5

Каким-то образом мне удалось провалиться в глубокий сон без сновидений. Оглядываясь назад, сейчас я не могу понять, как это случилось, и все же я уснула, причем довольно крепко.

Когда я открыла глаза, моим первым побуждением было рассказать Лиззи о том, что произошло ночью. Я огляделась — в комнате все лежало на своих местах. Доска Уйда и планшетта покоились на столике.

Ящик, в который я засунула мамино письмо перед тем, как уснуть, был слегка приоткрыт. Я заглянула внутрь — сложенный листок все еще находился там. Записи отца лежали лицевой стороной вниз, и сверху отчетливо значилось написанное на обороте предупреждение матери.

Через некоторое время, когда будоражившее душу волнение, вызванное событиями последней ночи, слегка поутихло, уступив место ожившему чувству опасности, я решила не говорить Лиззи о том, что случилось. Не потому, что меня что-то удерживало, наоборот, я чувствовала себя сейчас более сильной, чем прежде. Просто мне показалось, что написанное мамой относилось к Лиззи, даже несмотря на то, что ее имя не было упомянуто. Трудность заключалась еще и в том, что тетя безоговорочно верила в благотворность силы, поклонялась ей, тогда как моя мать, по-видимому, боялась и ненавидела этот «дар». Вот почему мать обвиняла Лиззи в тех неприятностях, которые с ней произошли. Я понимала теперь, что у нее были на то причины, принимая во внимание мой собственный, пусть небольшой, опыт.

Я как раз закончила умываться и вернулась в спальню, когда Дениза принесла горячий кофе и теплые хрустящие рогалики, густо намазанные деревенским маслом. Только теперь я поняла, как проголодалась.

— Завтрак, — сказала горничная, — будет накрыт внизу примерно через час.