Замок на песке. Колокол

Тем временем взял слово Эверард. Опыт слушанья его проповедей не прошел даром – Мор научился полностью отключаться от внешних шумов, в частности от голоса Эвви. И сейчас даже с некоторым усилием прислушался к нему, «…которого мы знаем и любим» – донеслось до него. А Эвви, привыкший ко всем относится благожелательно, конечно же, отметил, какую бестактность сэр Леопольд допустил в отношении Демойта; и сейчас попытался подсластить пилюлю но, как показалось Мору, в этом отношении перестарался, «…под вдохновенным руководством которого, – говорил Эвви, – Сен-Бридж поднялся из достойной сожаления топи, в которой до того находился и стал, позволим себе это выражение, достойным учебным заведением второго класса».

Здесь Эвви превзошел самого себя, позабыв, что среди присутствующих на обеде членов правления находится и сын директора, который как раз управлял школой до Демойта. Мор глянул туда, где сидел упомянутый господин, и заметил, что у того брови сделались домиком, а затем обернулся, чтобы увидеть, как сам Демойт принял похвалу Эвви. Демойт улыбался. Может быть, из-за того, что рядом с ним сидела Рейн и ей, кажется, тоже было весело. Мор хотя и понимал, что это в большей степени заслуга выпитого вина, но все же даже немного обиделся. Его самого сегодня ничто не могло обрадовать. Вернулась мучительная тревога за Дональда. Где сейчас его сын? Неужели попал в какой-то переплет? Может, сидит сейчас в каком-нибудь грязном кафе, уставясь в нечистую скатерть, а официантка смотрит на него с презрением и насмешкой. Или еще хуже – в публичном доме, делая вид, что на несколько лет старше, и избегая любопытных взглядов; или бредет в темноте по какой-нибудь захолустной дороге, пробуя остановить попутную машину, чтобы поехать… куда? Он боится возвращаться домой. Боится.

«…и передо мной стояла трудная задача, ибо нелегко быть достойным преемником такой незаурядной личности». Эвви продолжал свою речь. И ей не видно было конца, как и всегда. Сэр Леопольд передал графинчик по кругу, и за дальним концом стола стали шепотом переговариваться. Всяк по своему спасался от скуки: сэр Леопольд – тем, что пил и поглядывал на декольте Нэн; Рейн – тем, что старалась не рассмеяться; Демойт – ироническим презрением; Пруэтт – беседой с соседом; Бладуард – разговором с самим собой.

Эвви продолжал: «И я постоянно учусь быть похожим на него». И тут уж Рейн не выдержала. По выражению лица Демойта стало ясно, что она наступила ему на ногу под столом. Они весело переглянулись. «Сколько же в ней энергии, – подумал Мор, – если она может смеяться в такую минуту». Но секрет этого прост. Молодость.

Голос Эвви теперь становился все звонче и торжественней, как в церкви, когда проповедь приближалась к концу. «…В будущем, когда время и бренность заберут этот великий оригинал, у нас останется право владеть, на радость ученикам и на зависть наших посетителей, этой картиной, изображением, созданным рукой мастера». Раздались вежливые хлопки. Эвви сел на место, и все взгляды обратились на Демойта.

Демойт встал.

– Леди и джентльмены, – начал он, – для меня этот повод и трогательный, и печальный. Впервые за столько лет моей отставки я вновь в стенах школы, которая долгие годы была моим детищем и моим домом. Нет необходимости говорить, что мой уход со сцены был добровольным, потому что я не желал играть в этих стенах, столь дорогих мне, роль древнего призрака, дни славы которого давно прошли, и теперь он способен лишь слегка пугать обитателей. Это само по себе может стать предметом для печальных размышлений. Но именно благодаря этому призраку в мир явилось нечто новое – произведение искусства, вот эта замечательная картина, которая теперь перед нами.

Демойт посмотрел на картину. И вслед за ним то же сделали и другие, кое-кому для этого пришлось оборачиваться. Всеобщую расслабленность будто рукой сняло.

– Достопочтенный предыдущий оратор, – продолжил Демойт, – упомянул, и он был вправе это делать, вопрос бренности. И действительно, чем можно полнее выразить мысль о бренности жизни, как не посвящением месту, где прошла жизнь, образа самого себя, в дар, так сказать, грядущим поколениям. Это ли не воплощение печальной истины, что бессмертием мы можем наслаждаться только в мыслях окружающих – месте, в котором в течение нашей жизни мы не всегда находим радостный прием и в котором после нашей смерти остаемся беззащитными. Я говорю, разумеется, sub specie temporis, с точки зрения вечности.

Сидящие вокруг стола одобрительно заулыбались. Демойт преобразил обстановку. Снисходительное выражение, казалось, прочно утвердившееся в этот вечер на лицах членов правления, поблекло. Они больше не чувствовали себя вельможами, своим присутствием оказавшими честь ораве провинциальных простаков.