Замок на песке. Колокол

Когда они туда приехали, было половина седьмого. Кабачок оказался куда больше, чем помнилось Майклу, и они прошли в бар, сохранивший старую почерневшую дубовую обшивку, высокие деревянные сиденья, обитые, правда, современной красной кожей, блеклые викторианские гравюры с охотничьими сценками и занавески с рисунком из пивных кружек и стаканов для коктейлей. Весело поблескивали бутылки за стойкой бара, у которой, облокотясь, стояли разгоряченные краснолицые мужчины в твидовых костюмах – не то фермеры, не то торговцы, сказать наверняка было трудно.

Майкл усадил Тоби, к великому его удовольствию, на уютную просторную скамью у окошка, откуда виден был внутренний двор, так что они могли приглядывать за «лендровером» и его бесценным грузом.

– В общем-то это незаконно – то, что я тебя сюда привел. Тебе восемнадцать-то хоть есть? А, только исполнилось. Тогда ладно. Так что будешь пить? Что-нибудь не очень крепкое?

– Что вы! – Тоби был шокирован. – Я бы отведал какого-нибудь традиционного местного напитка. Есть тут такой?

– Хорошо. Тогда, раз мы в западных графствах, пить будем сидр. В меню он у них, вижу, есть. Он довольно крепкий. Хочешь попробовать? Ладно, сиди здесь. Я принесу – и сидр, и сэндвичи.

Сэндвичи были отменные – свежайший белый хлеб и постный, крошащийся ростбиф. К ним подали пикули, горчицу и хрустящий картофель. Сидр был золотистый, шипучий, не кислый на вкус и очень крепкий. Майкл сразу отпил большой глоток – сидр был привычен ему с детства. Он грел душу, будил воспоминания, причем одни лишь приятные.

– А разве это западные графства? – спросил Тоби. – Я-то всегда считал, что Суиндон довольно близко от Лондона. Хотя, может, я путаю его со Слоу!

– Именно отсюда они и начинаются – так мне, по крайней мере, думается. Сидр – верный признак. Я сам из этих мест… А ты где рос, Тоби?

– В Лондоне. А жаль. Мне всегда хотелось учиться в закрытой школе.

Они поговорили немного о детстве Тоби. Майкл был так счастлив, что готов был кричать об этом во весь голос. Давно не сидел он в баре, и сидеть здесь, беседовать с мальчиком и потягивать сидр было так чудесно, что лучшего и желать было нечего. Майкл смутно догадывался, что душевный подъем этот необычен; знал он и то, что не тоскует по его утрате и не мечтает о его возврате, и все же, предаваясь наслаждению, он подспудно чувствовал: что-то в его жизни безвозвратно утрачено, принесено в жертву. И вмиг перед ним ожило видение, которое одно время часто преследовало его, а теперь уже редко ему являлось: Длинный зал в Имбере, полный людей, ковры, золоченые рамы зеркал, глянец старинных полотен, рояль на прежнем своем месте в углу, сверкающий поднос с напитками на приставном столике. Но и видение это не умалило его радости: знать точно, от чего отрекаешься и что обретаешь, – и не ведать сожаленья; вновь посетить места отринутых радостей – и не ведать боли зависти; вновь ощутить сиюминутность этих радостей – и испытать восторг, не омрачаемый знанием, что они преходящи, – вот оно счастье и, по всей видимости, свобода…

– Чем тебе хотелось бы заниматься после окончания колледжа?

– Не знаю, наверно, инженером буду. Я пока не знаю точно, чем бы мне хотелось заниматься. За границу мне точно не хочется. Знаете, мне хотелось бы заняться чем-то вроде того, чем занимаетесь вы.

Майкл засмеялся.

– Но, мальчик мой, я же ничем особым не занимаюсь. Я самый что ни на есть дилетант.

– О нет, вы не правы! То, что вы совершили в Имбере, – это же чудо! Хотелось бы мне суметь такое. Нет, я не имею в виду, что смог бы когда-нибудь совершить подобное, нет, я хотел бы просто быть причастным к чему-то чистому и отрешенному от современного мира.

Майкл еще раз посмеялся над Тоби, и они поспорили о том, как следует понимать отрешенность. Майкл не подавал виду, что его глубоко трогает и слегка огорчает явное преклонение мальчика. Тоби видел в нем духовного наставника. Майкл знал, сколь искаженно представление о нем Тоби, но от рисуемого воображением мальчика образа ему все же передалось чувство уверенности в том, что такое возможно. С ним еще не все кончено, нет, не все. Он искоса глянул на Тоби. Для поездки в город Тоби надел чистую рубашку и пиджак, но галстука не повязал. Пиджак он оставил в машине. Рубашка, еще не обмявшаяся после прачечной, была расстегнута, воротничок жестко топорщился под подбородком, и в узкий просвет этой белизны проглядывала смуглая грудь. Майкл вновь отметил прямизну его носа, шелковистость длинных ресниц, застенчиво-пугливое выражение лица – пытливого, нежного, неиспорченного. В нем не было и следа той смазливости, беспокойной подвижности, которые обычны для мальчиков его возраста. Майкл глядел на Тоби, и в нем росла надежда на него, а с ней и радость, которая приходит с лишенной корыстных помыслов надеждой на ближнего.

– Боюсь, мне целой кружки не одолеть, – сказал Тоби. – Это очень вкусно, но для меня крепковато. Нет, спасибо, я больше ничего не буду. Может, вы хотите? – Он вылил остатки сидра в опустевшую кружку Майкла.