Замок на песке. Колокол

Дора снова села на скамью и бессмысленно уставилась на желтовато-горчичное поле, бледное жнивье и темные деревья вдали. Дымка уже редела. Мотор продолжал работать вхолостую. Затем тон стал выше, и Дора услышала, как скрипнули колеса «лендровера» по гравию – это Марк Стрэффорд резко вывернул машину. Она погромыхала вдаль – за ворота и вниз по дороге.

Дора поднялась и пошла с перрона.

Станция была прямо за деревней, на стороне Корта. По полю вилась дорожка, обнесенная высокой, переросшей зеленой изгородью, и через четверть мили от нее отходила тропинка в Корт. Дора подумала, не перебраться ли ей через полотно и не отправиться ли в деревню. Но смысла в этом не было – кабачки-то пока закрыты. Она свернула в темный туннель дорожки. Шум поезда и машины замер вдали. Она шагала под тихое журчание – должно быть, от скрытого в канаве крохотного ручейка. Шла вперед, сунув руки в карманы.

Рука ее наткнулась на конверт, который дал ей Пол. Она опасливо вытащила его. Наверняка что-нибудь неприятное. Она открыла его.

В конверте было два коротеньких письмеца, оба писала она сама. Одно, помеченное, как она видела, первыми днями их помолвки, гласило:

«Милый-милый Пол, как чудесно было прошлой ночью – и как невыносимо больно уходить от тебя. Я лежу, не сплю и схожу по тебе с ума. Не могу дождаться вечера, так что заброшу тебе это в библиотеку. Уходить от тебя – мука, зато как чудесно думать, что скоро-скоро мы будем совсем вместе. Мечтающая всегда быть с тобой, милый мой Пол, вечно-вечно любящая тебя Дора».

Дора внимательно прочла это послание, затем посмотрела на другое, которое гласило:

«Пол, я больше не могу. Все было так ужасно в последнее время – и для тебя ужасно, я же знаю. Так что я ухожу – ухожу от тебя. Остаться не могу, и ты прекрасно знаешь почему. Знаю, я тварь и сама во всем виновата, но терпеть больше нет сил, и остаться не могу. Прости за бессвязную записку. Когда ты возьмешь ее в руки, меня уже не будет. Не пытайся меня вернуть и не беспокойся о вещах, которые я оставила, – все необходимое я взяла. Дора.

P. S. Потом я еще напишу, только сказать мне больше нечего».

Это была записка, которую Дора оставила на Найтс-бридже в тот день, когда уходила. Потрясенная, она перечитала оба письма, сложила и пошла дальше. Так Пол всегда носит их в своем бумажнике и хочет получить обратно, чтобы носить и дальше. Тем хуже для него. Дора разорвала письма на мелкие клочки и разбросала их по обочине живой изгороди.

Глава 25

После событий предыдущего утра Майкл был занят. Он вызвал доктора к Кэтрин, беседовал с ним и до и после осмотра, и когда тот заглянул вторично. Провел вместе с Маргарет Стрэффорд некоторое время у постели Кэтрин. Поговорил с епископом и проводил его с достоинством, какое только возможно было при таких обстоятельствах. Обследовал вместе с Питером деревянную секцию дамбы и обнаружил, что две из свай были подпилены чуть ниже уровня воды. Связался по телефону с фирмой подрядчиков, которая согласилась немедленно приехать, восстановить дамбу и вытащить колокол из озера. Побеседовал с мастером, приехавшим с докучливой расторопностью. Ответил не меньше чем на двадцать телефонных звонков от представителей прессы, поговорил с полудюжиной журналистов и фоторепортеров, которые прибыли на место. Навестил Дору. Принимал решения относительно Кэтрин.

И о чем бы в течение этого дня Майкл ни думал, он думал о Кэтрин. Откровение, явленное ему у озера, удивило его так сильно, что до сих пор у него в голове все не укладывалось. До сих пор, вспоминая ту сцену, он в ужасе содрогался, изумление и жалость переполняли его. Было, помимо его воли, в этой реакции и отвращение. Его всего передергивало, когда он вспоминал объятия Кэтрин. В то же время он корил себя, переживая, что не догадывался или не пытался догадаться о том, что на самом деле происходит у Кэтрин на душе, и что теперь, когда это несколько прояснилось, сделать он почти ничего не может. Свою мысль о ней он старался обратить в непрестанную молитву.

В том, что Кэтрин любила и любит его, в любом случае было нечто противное природе. Майкл не знал, как это для себя определить, обычные слова тут, казалось, совсем не подходят. Он говорил себе – только почувствовать не мог, – отчего бы, собственно говоря, Кэтрин не привязаться к нему так же, как к любому другому, говорил и что привязанность эта, хоть и неуместная, означает честь быть избранным. Он не был уверен: хуже будет или лучше, если предположить, что, раз уж Кэтрин оказалась душевнобольной, любовь ее становится как бы недействительной.