Замороженная саранча (окончание)

Сошел снег, подсох асфальт, мы отболели своими ежевесенними ОРЗ-Свинками-Ветрянками, можно прыгать в классики! К сожалению, я не помню всех правил, на какой-то цифре нельзя ни разговаривать, ни смеяться; кажется, на пятерку – королевскую – надо попасть битой, кидая ее из-за спины. Наверное, она называлась “королевской”, потому что на ней был “отдышек”, какую-то цифру прыгали “без отдышков”. Битой служили коробочки из-под гуталина с высохшим содержимым и слегка утяжеленные песком. Я прыгала плохо, все девчонки меня “обпрыгивали” и иногда даже не принимали, потому что я все время задевала, поэтому я тренировалась дома: линолеум на кухне был квадратиками, чуть меньшими по размеру. Потом на смену классикам пришли “резиночки”. Они, видимо, были более взрослой игрой, потому что на старой квартире я в них еще не прыгала. Или прыгала? Ведь когда я ударилась виском об угол письменного стола это было как раз во время игры в «резиночки» и еще на старой квартире... Вторым участником была моя сестра, а третьим – иногда бабушка, иногда вращающееся кресло, на которое нацепляли резинку. В школе прыгали в женском туалете, потому что это была «запрещенная» игра. Врочем, во время перемен разрешалось только прогуливаться парами или повторять домашнее задание. Ни бегать, ни прыгать не разрешалось. Люди!! Как мы выжили? Как у нас все не одервенело и не отрафировалось?

Читать меня учил папа. По книгам, которые переплел дедушка. У нас было 3 или 4 таких тома - два зеленых и один синий – а внутри много-много тоненьких детских книжек. Помню книжку про Лошарика: иллюстрации мне не нравились, но Лошарика все равно было жалко, бартовские, михалковские стихи, русские народные сказки. Бабу-Ягу из сказки “Гуси-лебеди” я закалякала черным карандашом – такая она была страшная. Я, конечно, все равно старалась пролистывать эту страницу, потому что из-под черного карандаша проступали то длинный нос, то бородавка, но она, как назло, открывалась чаще других. Уничтожать пугающее и страшное – это у нас наследственное. Правда, мой племянник нашел более радикальное и действенное решение – в книжке Дональда Биссета “Забытый день рождения” он просто стер ластиком (а практически - протер до дыр) лица пугавших его вреднюг Нельзя, Несмей и Стыдись, хотя на другой странице он почему-то их пощадил. Да и самое страшное в них - не лица, а черные плащи и надвинутые капюшоны. Итак, читать меня учил папа. Мы сидели под торшером (не помню, какую он тогда носил обивку, он сменил их как минимум три – от кричащей аляповато-абстрактной красной – по моде начала семидесятых, через бежевую с коричневым кантиком до коричневой – из материала, оставшегося от штор)... Какая это была книжка, я сейчас уже не помню. Слога никак не хотели складываться в слова, как все дети, я не читала, а пыталась отгадывать, папа заводился... Но читать меня он все-таки научил.

Еще одна история про новый и старый дом

Раньше мы жили в хорошем доме, потому что он был коперативный. Я не знаю, что это значит, вроде как с «пленными немцами», но в нем не писали в подъезде, там был лифт, даже целых два лифта, правда, они часто ломались, и тогда нам приходилось подниматься пешком. Лестница была грязноватой, с надписями на стенах, разбитыми лампочками и запахом мочи, но первые пять этажей идти было даже интересно, следующие три я ныла и просилась на ручки, остальные три мы преодолевали с плачем и угрозами оставить меня ночевать на лестнице и последние три меня все-таки несли на ручках. Мы жили на последнем этаже. Но все-таки лифт чаще работал, чем не работал. И все соседи, набивавшиеся в лифт, каждый день говорили одно и то же. «Как выросла! Какая большая! На кого же она похожа?» Я не понимаю, как можно за один день вырасти или измениться так, что надо опять спрашивать, на кого же я похожа! Еще там была лифтерша Пелагея Степановна. Почему она называлась лифтершей, я не знаю, в лифте она с нами никогда не ездила, а сидела в стеклянной будочке внизу, напротив входа в подъезд, и вязала на спицах, вернее, делала вид, что вяжет, как настоящий разведчик (потому что на день Победы она пришла к нам в школу с орденами и рассказывала, что в войну она была разведчиком). Пелагея Степановна знала всех жильцов в лицо, со спины, и по звуку закрываемой двери, знала, кто отхватил к празднику копченую колбасу, во сколько Ирка из 7-ой возвращается домой, на каком месяце Раиса из 17 и во сколько уходит по ночам из 75-ой «слесарь». Всех посторонних она сначала подвергала рентгенологическому обследованию, после чего голосом, в котором слышалось «мы начеку! враг не пройдет!» спрашивала: «Вы к кому? В какую квартиру?»