Замороженная саранча

У Наташки мы однажды ели сахарную вату: Наташка вернулась с юга и мы пировали на крыльце: пригорошнями запихивали в рот черешню и отщипывали руками приторную, но волшебную сахарную вату, волшебную потому, что она по-настоящему таяла во рту, а не как мамин творог с рынка, когда мама говорила: «попробуй, какой творог, что значит, деревенский — тает во рту!» А он ничего не таял, его надо было глотать, и меня чуть не вырвало — я ведь не люблю творог! Вот мама так специально и придумала, что тает, чтобы я его ела. А потом липкими руками хватали всякие поделки из ракушек, отшлифованные волнами разноцветные стеклышки и куриные боги. Потом пошли мыть руки в бочке и Сережка Еремин в нее залез, чтобы измерить глубину: ему было по шейку.

Еще иногда мы едим бананы, но редко, потому что это дефицит. Мама покупает их зелеными (по два килограмма в руки), после 2-ух часов в длинной злой очереди, потом папа заворачивает их в газету и убирает на буфет. Это очень ценный буфет, исторический, а может, доисторический. Вот на этом древнем буфете и дозревают бананы. Мама не разрешает мне выходить с бананом за калитку: чтобы другим детям не было завидно. Может, у них на шкафу еще не дозрели бананы, а может их родителям не повезло и бананы кончились перед их носом.

В июле на всей мебели раскладывают сушиться черную смородину, а на следующий день прокручивают ее с сахаром через мясорубку. Потом начинаются помидоры. Их собирают зелеными, чтобы уберечь от коварной фитофторы, и раскладывают на газетах в бабушкиной комнате. Но фитофтора и здесь добирается до беззащитных помидоров — один за другим они вместо красных становятся коричневыми. Бабушка торжественно обещает больше не возиться с рассадой: у нее с февраля рассада в Москве на всех подоконниках, а в июне дедушка на себе (то есть это так говорится, на самом деле — на электричке) перевозит ее на дачу. Самыми последними — в сентябре, когда мы уже живем в Москве — созревают яблоки. Они созревают примерно раз в десять лет, тогда ими завалены все кровати и диваны, и от них нет никакого спасения, нас заставляют их чистить и резать тоннами, на сок. Так что я больше люблю, когда яблоки приходится покупать в магазине — по крайней мере, у меня нет от них мозолей на руках.

Я понимаю, что по формату, стилю и размеру (стихотворному) нижеследующий кусок — инородное тело. Но пусть это будет маленьким лирическим отступлением.

Ода буфету

Заходи, заходи. Это? Это от прежних хозяев осталось, да, мне тоже нравится, его даже в кино снимать хотели, но мы не отдали. Да-да, я знаю, подновить-отреставрировать, зеркало сменить… Оно все в бурых пятнах — от сырости, наверное, или от перепада температур. В некоторых местах дерево светлее — это бабушка пыталась отскоблить перламутровую инкрустацию, но мне больше нравится темный цвет — благороднее. Только с тех пор, как папа положил в боковые части буфета старую обувь, все его благородство как-то потускнело, как будто дворянина поселили в коммуналку… Стоит такой буфет в стиле модерн, похожий на дом Горького на Спиридоновке, сверху стекла с гравировкой и росписью золотом, по фасаду инкрустации из цветного дерева и перламутра, стоит он на убогой, протекающей в дождь терраске, с подтеками на обоях и линолеумным полом, а внутри у него не фарфоровые сервизы и не столовое серебро, а старые калоши, резиновые сапоги да стоптанные кеды. Вот тебе и буфет в стиле модерн. Но это в боковых створках, а в самом буфете…Если в семь лет открыть нижние створки буфета в поисках прошлогоднего кускового сахара, позапрошлогодних сухарей, отсыревших баранок, или — а вдруг повезет! — завалившейся между банкой с солеными огурцами и пачкой гречки из заказа воблы, короче, чего-нибудь вкусненького — запахнет чем-то таинственным, старым бытом, «прошлым», и примерещится клад — царские монеты в берестяном туеске из заметки в газете «Труд», которую выписывал дедушка. Если в 30 лет открыть нижние створки буфета в поисках соли, макарон или непонятно куда запропостившейся крышки от большой кастрюли — запахнет крупой, прогорклым подсолнечным маслом, старым печеньем и лавровым листом, захочется разобрать все это барахло, повыкидывать старые банки, навести порядок, но пробежишься глазами по коробке из-под вафель из прошлого века, дырявой кофеварке и защемит сердце и рука не поднимется выкинуть часть прошлого…. Нижние створки — врата в мир «вкусненького», а ящики над ними — в мир «интересненького»: дождь, на улицу нельзя, поливает так, что даже до Наташки не пустят, книжки прочитаны или надоели, и вот мы начинаем выдвигать ящики и копаться в прищепках, старых тряпках, шишках, пуговицах в поисках чего-нибудь интересненького. А что, вдруг старые хозяева забыли здесь пачку денег? Но попадалось только всякое ненужное старье.

Оброк и барщина