Заморский вояж

К моменту, когда дистанция уменьшилась до трех миль, обе стороны оказались изрядно попятнаны. «Молотову» бронебойные снаряды в трех местах проломили борт, в одном палубу, а взрыв фугаса заклинил кормовую башню. Если бы не самоотверженность русских моряков, под непрекращающимся обстрелом сумевших выколотить крупные (мелкие сами перемелются) осколки. Теперь башня вращалась с заметным усилием и громким хрустом, но хотя бы действовала.

«Максиму Горькому» повредили надстройки, выбили половину стомиллиметровых орудий и вызвали пожар, который с трудом удалось локализовать. Не смертельно – но очень неприятно, и столб тяжелого, густого дыма поднимался к небесам.

Получили свое и линейные крейсера, хотя их повреждения носили в основном косметический характер. Броня уверенно защищала гигантов от серьезных повреждений, хотя артиллеристам зенитных орудий приходилось несладко. «Кронштадт», вдобавок, лишился пары стомиллиметровых орудий, но на его огневую мощь это повлияло незначительно.

Куда сильнее портили нервы небольшие пожары, вызванные американскими фугасами и периодически задымляющие палубы. Однако «Кронштадт» и «Севастополь» продолжали вести точный огонь, и в раскаленных недрах башен сновали взмокшие фигуры матросов. Зенитки исчертили небо рваными нитями трасс – на американских авианосцах, плюнув на все, подняли в воздух оставшиеся самолеты. К счастью, их было слишком мало, и прорваться сквозь огонь у американских летчиков практически не получалось. И все равно выбранный в качестве главной мишени «Севастополь» получил два попадания авиабомб, на некоторое время вынудивших кормовую башню прекратить огонь. К счастью, подачу электричества удалось быстро восстановить, и башня вновь ожила.

Американцам досталось сильнее. На «Балтиморе» осталась одна действующая башня главного калибра, корабль горел, но пока что ни тонуть, ни выходить из боя не собирался. «Канберра» лишилась обеих труб, получили повреждения надстройки, и вся носовая часть была затянута дымом пожаров, а кормовая – из машинного отделения. Крейсер имел серьезный дифферент на левый борт, но огня не прекращал и упорно держался в кильватере «Балтимора».

По сравнению с ними «Кливленд» и «Бирмингем» пострадали намного меньше. Здесь все было просто. Несмотря на отличную баллистику советских орудий, точность огня продукции немецких оружейников оказалась выше, да и семь дюймов – не пятнадцать. Однако их огонь тоже заметно ослабел, и было ясно, что еще немного – и эти корабли рискуют отправиться в гости к Нептуну.

Зато три необстреливаемых крейсера вели интенсивный огонь, и их пятидюймовки наносили сейчас едва ли не более серьезный ущерб, чем избиваемые «старшие братья». Позади крейсеров жутковато-бесплотными тенями носились миноносцы, но пока ничего не предпринимали. В общем-то, ничего удивительно, для торпед далековато, а стрелять из орудий бесполезно. Дистанция слишком большая для уверенного выстрела – даже небольшое волнение изрядно качает легкие кораблики, и попасть в цель становится больше похоже на акробатический трюк, чем на реальность. Такова участь всех неустойчивых артиллерийских платформ, и советские моряки об этом сейчас ничуть не жалели.

– Николай Павлович, – контр-адмирал Белли, с удобством расположившийся в рубке «Кронштадта», повернулся к командору своего флагмана. – А ведь они, пожалуй, сейчас начнут.

– Вы полагаете, Владимир Александрович? – коренастый, плотно сбитый моряк, оставил в покое бинокль, с помощью которого наблюдал за американцами.

– Уверен, – Белли потер виски. – Минут десять, ну, пятнадцать – и их эсминцы попытаются нас атаковать.

Командир линейного крейсера повернулся к своим подчиненным и негромко, он никогда не повышал голоса, принялся отдавать распоряжения. Если адмирал сказал – значит, так и будет. Не потому, что тот старше по званию, просто они с Белли хорошо знали друг друга.

Тридцать с лишним лет, куда уж больше. В тысяча девятьсот восьмом году, в Италии, произошло страшное землетрясение. Город Мессина превратился в груду щебня, и первые, кто подоспел на помощь, были моряки оказавшейся неподалеку русской эскадры. И они едва ли не голыми руками разбирали завалы, вытаскивали раненых, пытались хоть что-то сделать… Вот тогда в первый раз и пересеклись дороги матроса-первогодка и вахтенного офицера броненосца «Цесаревич» мичмана Белли, запорошенного, как и все его подчиненные, мерзко скрипящей на зубах известковой пылью, со сбитыми в кровь руками и мрачной усмешкой на неунывающем обычно лице.

Потом их дороги то расходились, то периодически сходились вновь. Флот, особенно небольшой, как в России, а позднее в СССР, это достаточно замкнутый микрокосм, в котором, так или иначе, все друг друга знают. Белли рос по службе, переходил на другие корабли и возвращался на «Цесаревича», чтобы потом вновь уйти на крейсера или эсминцы. Матрос-первогодок вырос до кондуктора… А потом случилась революция.