Заморский вояж

В общем, отпраздновали на славу. Пожалуй, если бы американцы в этот день решили высадить десант, от них бы не отбились – в городе практически не оставалось трезвых офицеров. Однако американцам было не до того – у них президент объявил траур по потерянным кораблям, погибшим людям и героически павшему в неравном бою адмиралу Нимицу. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что командующего американским флотом, словно акулу под жабры, сетью извлекли из воды в числе прочих моряков, и как раз сейчас он на полдороге в Европу. Впрочем, это еще всплывет, но не сейчас, а когда из Нимица вытрясут все, что он знает.

Итак, американцы не высаживались, даже не пытались, в Галифаксе пьянствовали так, что небу было жарко, и неудивительно, что наутро Колесников проснулся с гудящей от похмелья головой. И, что обидно, проснулся не сам, а от деликатного стука в дверь.

– Ну что там? – рявкнул он и рывком сел, от чего голова, казалось, загудела, словно колокол, и приготовилась рассыпаться на кучу мелких осколков. – Кого там принесло?

– Герр адмирал, – дежурный офицер, шагнув через порог, вытянулся в струнку. – Вас какой-то местный спрашивает. Говорит, по очень важному делу, и…

– Вы что там, сдурели? – Колесников был настолько зол, что даже ставшая на флоте легендарной выдержка ему изменила напрочь. – Вы что там все, с ума посходили?

Действительно, выглядело это абсолютно по– идиотски. В завоеванном городе спит адмирал армии победителей, и не просто адмирал, а один из верховных правителей державы, отдыхает от бранных подвигов – и вдруг его хочет видеть какой-то местный дятел, которому положено, вообще-то, сидеть под шконкой и дрожать. А его не только не отправляют по инстанциям, можно даже с помощью приклада, а допускают, что называется, к телу. Да он к гостинице, в которой расположился адмирал, ближе чем на сотню метров и подойти-то не должен, а тут.

– Герр адмирал, – дежурный, совсем еще молодой парень с погонами лейтенанта на плечах, выглядел откровенно жалко – он, похоже, и сам осознавал идиотизм ситуации. – Этот человек утверждает, что знает вас очень давно. И говорит, что вас в молодости звали Палыч… Я рискнул взять на себя ответственность, и.

– Тащи его сюда. Живо, – и, видя недоуменный взгляд офицера, коротко пояснил: – Это мой агент или его связной. Разведка.

Вот так. Офицер остался горд от осознания своей причастности к тайнам рейха, а перед Колесниковым уже через несколько минут стоял высоченный мужик лет тридцати с небольшим, с фигурой молотобойца и простоватым лицом. Одет чисто, опрятно, хотя и небогато. Гладко выбрит. В миру – Дональд О’Кэрролл, этнический ирландец. И как это понимать? Впрочем, для начала.

– Знаете, Дональд, я вот никак не могу вспомнить, почему у вас в комнате перед моим отбытием потолок был розового цвета?

– Белого, – понимающе улыбнулся ирландец. – Белого. А до того – голубого. Там, на трещине, даже старая краска была видна.

– Действительно, голубого. Ну, здравствуй, Цезарь Соломоныч!

Когда закончились взаимные обнимания с хлопаньем друг друга по спине (а здоровым лосем оказался Рабинович в этом теле) и совершенно дурацкими улыбками на лицах, Колесников махнул гостю рукой в сторону дивана и вызвал дежурного. Буквально через пять минут в огромной гостиной лучшего в гостинице номера, который единолично занимал Колесников, уже наблюдался завтрак на двоих. Все было сделано с такой скоростью, и притом настолько бесшумно, что Рабинович посмотрел на товарища с нескрываемым уважением.

– Лихо у тебя получается.

– Научишься строить студентов – армия пикником казаться будет. Тем более немецкая – как ни крути, а дисциплина здесь на высоте, – усмехнулся Колесников, разливая по рюмкам отличный французский коньяк. – Ну, давай.

– Вздрогнули! – Рабинович опрокинул в себя рюмку ароматного напитка, попробовать который в своем времени просто не имел шансов, крякнул от удовольствия и подцепил тонкими зубьями вилки кусок отменной буженины. – Ох, в грех вгоняешь, нам ведь свинину, сам знаешь, нельзя.

– Угу. Ты еще скажи, что никогда сало под водочку не наворачивал.

– То в прошлой жизни. А сейчас новая. Думал начать ее праведно… – Рабинович не выдержал и расхохотался. – Видел бы ты сейчас собственную рожу!

– Тьфу на тебя. Как ты сюда попал? И почему только сейчас?

– Откровенно? Не знаю. У аппаратуры разброс бешеный, могло и лет на десять в сторону откинуть, и в Австралии выбросить. А вообще. Может, лучше сначала?

– Давай.

– Ну, – Рабинович потер щеку, – ты отправился сюда, а я остался с твоим бездыханным телом. Точнее, тело-то жило, а вот мозг работать перестал. Вызвал врачей, сказал, мол, у тебя случился припадок, и ты потерял сознание. Увезли тебя обратно в больницу, и ты там ночью благополучно отбросил коньки.

– Выходит, я прав был?

– Насчет ремиссии? Да, прав. Ну а потом несколько дней наблюдал за тобой, здешним, это было интересно. До тех пор наблюдал, пока мир вокруг не стал меняться.

– Меняться?