Заморский выходец

Прогремело многолетие, едва царь вступил в храм. Федор приложился к иконам, принял благословение от «мудрого грамматика» [30] митрополита Дионисия и сел на кресло. Сели и владыка, и бояре. Должно было произойти «великое молчание». Окольничьи, игумены и архимандриты разошлись по храму, увещевая народ стоять тихо. Посидев минуту, царь встал и за ним все.

Федор заговорил невнятно, останавливаясь, словно вспоминая затверженное:

— Отец наш, блаженной памяти царь Иоанн Васильевич, меня еще при себе… — Федор приостановился и потер лоб, — …и после себя благословил великим княжеством Московским и… — он опять приостановился, — …и Владимирским. И велел мне помазатися и венчатися и… и именоваться в титле царем, — быстро вымолвил он, словно вспомнив, и продолжал скороговоркой — по древнему нашему чину; да о том и в духовной написал.

Окончив речь, царь вздохнул с облегчением.

Митрополит сделал знак. Два архимандрита и два игумена, взяли крест с богато украшенного аналоя, стоявшего у царских дверей, на котором лежали регалии, поднесли его на золотом блюде к архиереям. Два архиепископа и два епископа благоговейно приняли от них блюдо с крестом и передали митрополиту. Дионисий, прежде чем Взять креет, поклонился ему и поцеловал, потом благословил им царя и надел на него.

Таким же образом были возложены бармы и венец — только венец принесли все архимандриты и игумены, от них приняли его также все архиепископы и епископы.

После возложения венца владыка возвел Федора на «чертожное» место и здесь передал ему скипетр.

— Блюди и храни его, елико сила твоя! — сказал владыка.

Теперь царь стоял в полном облачении. Загремело многолетие, потянулись архиереи к царскому месту благословить царя и поклониться ему.

Началась литургия, во время которой Федор должен был принять миропомазание и причаститься.

Марк Данилович внимательно смотрел на все происходившее перед его глазами. Его поражали то великолепие и роскошь, которую он видел. Лучи солнца врывались в собор и заставляли сиять и блестеть золотые наряды царедворцев и украшавшие их самоцветные камни. Но почему-то сердце Марка Даниловича тоскливо сжималось, когда он глядел на Федора, стоявшего во всем блеске своих регалий. Жалким казался ему этот потомок многих сильных и духом, и телом царей. Невольно взгляд молодого окольничего переносился на того красавца богатыря, которому царь, молясь, передавал свой тяжелый скипетр [31], на Бориса Федоровича Годунова: этот подданный смотрел царем.

«Вот кому стоять бы надо на чертожном-то месте!» — мелькнуло в голове Марка Даниловича.

А хоры певчих гремели, пение выносилось за пределы храма, летело к многотысячной толпе народа; и народ подхватывал, и все сливалось в одно громовое: «Многая лета».

Свершилось — последний Рюрикович был показан на царство.

XXVIII «Дорогой гость»

— Дмитрий Иванович! Добро пожаловать! Вот обрадовал!

— Уж будто обрадовал? Сказывают, незваный али не в пору гость хуже татарина.

— Гость дорогой всегда в пору приедет. А я думал, признаться, что Дмитрий Иванович совсем забыл обо мне… Да входи ж ты в светлицу, сделай милость!

Так Степан Степанович встретил своего гостя, Дмитрия Ивановича Кириак-Луппа.

— Э, брат! Да как же ты разнаряжен, а я так в затрапезном платье. Сором просто! Присаживайся, будь добр.

— Что за разнаряжен! Вестимо, одежа ничего, а только у меня есть куда лучше… — самодовольно сказал Кириак-Лупп, опустившись на скамью и важно «уставив руки в боки».

«Ишь, фуфырится, леший!» — с неудовольствием подумал Степан Степанович, однако не подал и вида о своем неудовольствии и спросил вкрадчиво:

— Живется теперь тебе, кажись, куда лучше, чем прежде?

— Не житье, а масленица: друже милый! Вот скоро кормленье [32] доброе получу — набью карман малость, хе-хе!

— Кормленье? Нешто обещали? — спросил Кречет-Буйтуров, и глаза его завистливо засветились.

— Не то что обещали, а воеводство, почитай, у меня в руках.

— Счастье тебе привалило, Дмитрий Иванович! Однако хорош хозяин я, нечего сказать, гостя-то и не потчую.

С этими словами Степан Степанович хлопнул в ладоши.

Вошел Ванька.

— Поди скажи Анфисе Захаровне, что гость дорогой пришел, Дмитрий Иванович, так пусть она нам перекусить подать велит, да и сама к нам спустится с гостем поздравстововаться.

Ванька отвесил низкий поклон и вышел.

— Ты теперь в Москве все живешь? — спросил Степан Степанович гостя.

— Да… Нельзя иначе: кажинный день во дворе у государя бываю. Да и не расчет — сиди, пожалуй, здесь, многое высидишь.

— Это ты верно. И я вот начал подумывать, не перебраться ль в Москву?

— Дело, дело, Степан Степанович, перебирайся — ноне времена не прежние.

— Что говорить!

— Мы б там, может, для тебя кое-что и устроили, хе-хе!

И Кириак-Луйп многозначительно подмигнул.

— Благодарствую! Да, надо, надо… А ты скоро на кормленье отъедешь?

— Скоро — не скоро, а к Покрову думаю…

— Тэк-с… Еще времени порядочно… Оно, положим, и не заметишь, как пройдет.

— Вестимо.

— Кушать пожалуй, боярин, все изготовлено, — доложил Ванька.

— Прошу, гость дорогой, в столовую избу хлеба-соли отведать, — сказал хозяин.