Заморский выходец

Она жила в особом мирке. Окружающая природа не казалась ей мертвой. Солнце, луна, звезды — все это были живые существа, ее друзья. Часто первый луч солнца заставал ее стоящею у окна. Она улыбалась, кивала головкой, протягивала свои худенькие детские ручки навстречу восходящему светилу. Часто, лежа в постели в ненастную осеннюю ночь, она прислушивалась к завываниям ветра, и чудилось ей, что это не ветер ревет — это стонут тысячи блуждающих грешных дута. Суеверный ужас закрадывался в ее маленькое сердечко, и губы шептали: «Боженька! Прости их!»

По мере того, как она вырастала, «дружба с природой» становилась все менее тесной. Настала пора, когда эта «дружба» совсем прекратилась. То, что раньше казалось живым, стало мертвым. Девушка-подросток почувствовала пустоту. Осталась потребность любить, но былые друзья изменили, а где найти новых. И боярышня в страстных поисках «друга» — существа, на которое она могла бы перенести свою любовь, — попыталась сблизиться с людьми. В это время как раз женился вторично ее отец. Тане казалось, что молодая красавица мачеха должна стать ее другом, но первая же попытка в этом направлении кончилась неудачей: Василиса Фоминична отнеслась к ней холодно. Не установились между падчерицей и мачехой дружеские отношения и впоследствии: боярыня питала какую-то слепую ненависть к своей названой дочери. Таня отшатнулась от нее.

— Прости! Прости!

И отец прощал, прощал против своей воли.

— Тьфу! Пристала как банный лист, окаянная! Ну, отпустите его к черту! — говаривал отец и тут же добавлял: — а ты, Танька, смотри: вздумаешь еще раз соваться с носом, куда не след — изобью нещадно.

Но на следующий раз повторялось то же самое.

Дворовые звали Татьяну Васильевну не иначе, как ангелом.

Принесла ли боярышне счастье эта дружба, более того — благоговейная любовь многих людей? Нет. Она на время только заполнила пустоту, но не дала полного счастья.

Иного просило сердце. Чего же? Любви, но иной, чем та, которую питали к ней холопы. Какая это «иная любовь», Таня сама не могла определить.

Почему ее все чаще и чаще стали посещать неясные образы? Ей чудился «кто-то». Этот «кто-то» был тот, который мог дать иную любовь. Ей грезилось прекрасное, молодое лицо, с задумчивым взором. Манил этот взор Таню, проникал в душу. И она не противилась безмолвному зову, она отдавалась влечению. Какое-то духовное сродство было в их душах — это чувствовала боярышня. Он был ей родной — родной не по плоти, по духу.

Отлетала греза — и Таня оставалась в прежней печальной действительности. И сердце ее тоскливо ныло, как будто бы она только что рассталась навеки с дорогим другом.

За Татьяну Васильевну сватались женихи: Василиса Фоминична заботилась по смерти мужа поскорее отделаться от ненавистной падчерицы. Для этой цели она даже увеличила сумму приданого боярышни, одаривала свах. Сперва в женихах не было отбоя, прошел год — число их сильно поредело, а скоро женихи совсем стали объезжать усадьбу боярыни Доброй. Татьяне Васильевне грозила опасность остаться в «вековушах». Василиса Фоминична выходила из себя и злобилась на падчерицу. В чем крылась тайна? Если боярышня не могла назваться красавицей, то все же была

очень недурна лицом, и даже тот, кто не мог познать ее духовную красоту, должен был согласиться, что она миловидна. А между тем женихи ее не брали: она им не нравилась. Как ни хлопотала Василиса Фоминична, дело не обходилось без смотрин — на этом настаивали женихи. Мачеха скрепя сердце выводила напоказ падчерицу, и после этого наступала развязка: жених отказывался.

Всякий раз на смотрины Таня отправлялась с сердечным трепетом: «Не он ли?» — шевелилась у нее мысль. Когда она входила в комнату, где находился жених со сватами, у ней ноги подкашивались от волнения. Первый взгляд, который она кидала, был на жениха. Она взглядывала и потуплялась. «Не он! Не он!» — мучительно говорила мысль. — «Не он!» — чувствовала она сердцем. И она стояла перед женихом хмурая, с потухшим взглядом. Жених крякал, вздыхал и брался за шапку.

— Недосуг, домой пора, — досадливо отвечал он на упрашивание Василисы Фоминичны и уходил, а на другой день появлялась сваха и объявляла, что такой-то, дескать, раздумал жениться на боярышне Татьяне. На вопрос: «Почему?» сваха отвечала, что невеста показалась ему больно «чудной и телом лядащей».

После этого обыкновенно следовала бурная сцена между мачехой и падчерицей. Боярыня называла Таню уродом, осыпала бранью; боярышня молча сносила оскорбления — она никогда не позволяла себе грубить мачехе — и втайне радовалась отказу: она ждала «его». Надежда шептала ей, что он придет.

И он пришел. Она видела его уже не в грезах, а наяву. Видела его всего одно мгновенье, но и этого было довольно, чтобы его узнать. Он явился неожиданно, как видение, и так же неожиданно исчез.