Замри, умри, воскресни

Если бы я была одна, боюсь, я бы так и не распаковала вещи на новом месте. Взяла бы свое одеяло с подушкой и тихонько жила бы себе в джунглях из коробок. Но из-за Эмы надо было немедленно наладить быт. Собрать ее кроватку, распаковать кухонную утварь. Конечно, она требовала телевизор. И диван — чтобы смотреть удобнее.

К восьми часам вечера большая часть жизненно важных вещей стояла на своих местах, и Антон даже приготовил ужин. Для меня же скорость переезда оказалась непомерным испытанием. Отныне здесь наш дом. В этой невыразительной тесной квартире, забитой нашими пожитками. А вот и мы, изображаем семейную жизнь. Но как, как это могло случиться? Я в недоумении взирала на Антона.

— Почему у нас все так не по-людски?

Я обвела взглядом гладкие белые стены. Как в больничной палате. Эта квартира уже была мне ненавистна.

Антон взял меня за руку, пытаясь добиться от меня внимания.

— Но мы-то друг у друга остались!

Я продолжала изучать унылые белые стены.

— Что?

Он бросил на меня отчаянный взгляд.

— Я говорю, мы-то друг у друга остались.

ДЖЕММА

6

Рождество вдвоем с мамой было ужасным. Я пережила этот день лишь благодаря тому, что высосала полтора литра «Бейлиса». Все бы ничего, но когда я сказала маме, что в конце января мы с Оуэном на недельку поедем отдохнуть, она побледнела от ужаса. Она старалась не показать своего огорчения, даже сказала: «Видит бог, дочка, отдохнуть тебе бы не повредило», — но от ее попыток держаться бодрячком мне сделалось только хуже.

Весь день, как затертая пластинка, она повторяла:

— Последнее Рождество в этом доме…

Последнее Рождество? Это мог даже быть последний месяц. Январь на носу, отец вот-вот подаст в суд. Как скоро это произойдет? Как скоро дом выставят на продажу? Наш адвокат Бреда сказала, это займет несколько месяцев, но, зная мою удачливость, я бы не удивилась, если бы съезжать пришлось в день отъезда в отпуск.

Ни за что не угадаете, что было дальше…

Нет, вы все же попробуйте. Соберитесь!

Восьмого января, в годовщину своего ухода из дома, вернулся отец. Вот так, запросто. Подозреваю, он даже не подумал, что это как раз годовщина, — для него это был очередной странный эпизод всей этой странной истории. Его возвращение было обставлено так же неприметно, как и уход: он просто появился в дверях с тремя полными пакетами и спросил маму — хоть на это приличия хватило! — можно ли ему вернуться. В ответ мама поднялась в полный рост и сказала:

— Что, выставила тебя твоя красотка, да? Что ж, советую помириться, потому что здесь ты никому не нужен.

Но это, конечно, было сказано не всерьез. Меня в тот момент дома не было, поэтому не могу сказать, насколько быстро мама втащила его в дом и принялась готовить ему еду, но бьюсь об заклад, что очень, очень быстро.

Я и глазом не успела моргнуть, как папа опять был дома, а статус-кво восстановлен. Когда я вечером того дня приехала с работы, он уже сидел в своем кресле и решал кроссворд, а мама колдовала на кухне. У меня даже мелькнула мысль, не привиделось ли мне все, что было в том году.

Проигнорировав робко улыбающегося отца, я вошла в кухню и приперла маму к разделочной доске.

— Зачем ты его сразу пустила? Надо было хоть немного помучить.

— Он мой муж, — сказала она и сразу стала какая-то чужая и независимая. — Я давала брачный обет перед господом и людьми.

Ах, обет. Хомут! С его помощью многие поколения женщин превращены в рабынь и великомучениц. А что сделаешь? От психоза никакие резоны не помогают.

Я хотела призвать ее подумать как следует — никогда не поздно выставить его за дверь. Должна же быть какая-то гордость! Но какой смысл? Она уже немолода, ее не изменишь. Если уж она не переменилась за прошедший год, то теперь и подавно. Я хотела, чтобы она отомстила за всех женщин, но есть такие вредные люди — ни за что не станут делать то, что следует, предпочитают действовать по своему усмотрению.

А если посмотреть с эгоистической точки зрения, то его возвращение означало мой выход на волю. Жизнь вполне может вернуться в нормальную колею.

— Почему он пришел?

Про себя я решила, что рождественские праздники в обществе двух маленьких монстров его доконали. (У меня, впрочем, не было никаких доказательств, что дети Колетт — монстры, вполне возможно, я была к ним чудовищно несправедлива.)

— Потому что он любит меня, а ее — уже нет.

— А как он объясняет, что целый год прожил с женщиной тридцати шести лет?

— Сказал что-то насчет того, что ему скоро шестьдесят, да еще брат умер…

Правильно. Запоздалый кризис среднего возраста. Все это мы и без него знаем.

— И ты его простила?

— Он мой муж. Я давала обет в церкви. — Мама произнесла это таким непререкаемым тоном, что у меня зачесались руки взять что-нибудь потяжелее и выбить из ее головы эту дурь.

Слава богу, я атеистка, вот что я вам скажу.