У меня тут же мелькнул вопрос, сколько же ему лет — до этой минуты он для меня был человек без возраста. По правде сказать, я вообще не воспринимала его как живого человека, просто как некую милосердную сущность, выдающую таблетки для поддержания в моей маме остатков рассудка.
— Это из-за белого халата, — уловил он мои мысли. — Он очень обезличивает. Я, скорее всего, не многим старше вас, Морин, и кстати, до меня только что дошло, что это, наверное, не настоящее ваше имя?
— Конечно. Мое настоящее имя — Джемма.
— У меня, представьте, тоже есть имя, — сказал он. — Джонни.
Кстати, о лекарствах. У мамы кончились снотворные таблетки — она их горстями ела, — так что мне пришлось сесть за руль, и любезный молодой человек, как всегда, стоял за прилавком в белом халате.
— Привет, Джемма, — поздоровался он. — Не Морин, а Джемма. Немного практики — и будет само собой получаться. Как бывает, когда меняют название какой-нибудь фирмы: первое время все с трудом его выговаривают, а потом привыкают.
— Это точно, — согласилась я. — Вы когда-нибудь бываете где-то помимо аптеки?
Он задумался.
— Нет.
— Но почему? Разве нельзя нанять еще кого-то, чтоб вам полегче было?
— Этот «кто-то» у меня есть — мой брат. Но он недавно попал в аварию. На мотоцикле.
Повисла пауза. Я сочувственно запыхтела:
— Давно это случилось?
— В октябре.
— Сто лет назад!
— И еще сто лет пройдет, пока он поправится. Он ногу искалечил.
Я снова сочувственно вздохнула.
— А временного работника днем с огнем не найдешь.
— Но можно же сократить часы работы? Какая необходимость работать допоздна?
— Все знают, что мы открыты до десяти. Вспомните, как вы сами примчались в первый раз. Что было бы, если б мы уже закрылись?
При этой мысли я зажмурилась. У меня на руках оказалась бы мамаша в состоянии буйного помешательства, которое ничем не снимешь. Он был прав.
— Я тоже мало куда хожу. — Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя единственным таким несчастным. — Вот к вам приеду — уже, считай, в свет вышла.
— Как это? — Какой он любопытный! Да и винить нельзя, я бы тоже спятила, сидя в четырех стенах с утра до ночи и читая надписи на упаковках с медикаментами. И я рассказала ему все. Ну, почти все. Про тот звонок, про высветленные пряди Колетт, про папины бакенбарды, про мамин «сердечный приступ» и про то, сколько я в последнее время смотрю телевизор.
Потом кто-то пришел за глазными каплями, и я уехала.
Поскольку я единственный ребенок в семье, я всегда знала, что когда-то мне придется нянчиться с кем-то из престарелых родителей. Но сейчас я еще не была к этому готова. Я думала, это где-то в далеком будущем, и в сознании у меня рисовалась туманная картина, где это бремя делил со мной преданный мужчина. Больше того, я была уверена, что второй из родителей соизволит к тому времени лечь в могилу, а не прыгать в койке с собственной секретаршей. Ну что ж, человек предполагает… Ну вы сами знаете.
В поразительно короткий срок моя прежняя жизнь канула в Лету. Со стороны она мне очень даже нравилась — моя квартирка, мои друзья, моя независимость, — но сейчас было проще уступить маме. А если уж совсем откровенно, то, лишившись отца, я ощутила потребность сблизиться с мамой, единственной из родителей, которая у меня осталась.