Замурованные. Хроники Кремлевского централа

Затаив дыхание, грузин вогнал шприц в руку. Баян, словно насосавшийся комар, медленно наливался кровью. Но прихлопнуть его не удалось. Вены у наркомана в дефиците. Найти, пробить, поймать — дело тяжелое и мучительное. Безуспешно поковырявшись в руке, баян был засажен в пах. И снова «молоко». Грузин дернул шприц назад, и застрявшая в мышце игла повисла на дряблой плоти. Скрипя зубами, Заза стал долбить пальцы, потом между ними, затем ноги, пока бледную телесную желтизну не украсили бурые нити стежков иголки.

Помидоры, купленные в ларьке, были омерзительны: водянистые, на нитратах, с подкисшими боками. Игорь, давя пальцами кисельно-овощную плоть, неприхотливо обгладывал свой здоровый ужин.

— Перехвати, — стремяга ткнул под руку мошенника так, что томат брызгами оросил новенькую футболку.

— Чем? — подавился от неожиданности Игорь.

Наркоман молча протянул кальсоны.

Процедура начала спориться, четвертая попытка оказалась удачной. Перемотав руку штанами, Заза наконец опорожнил шприц в набухшее мясо. В его глазах заиграло облегченное счастье. Размазывая по телу кровь, грузин принялся расстреливать «Парламент».

Витя ушел на молитву, Игорь поставил чай, стремяга снова заправил шприц. Второй заход принес долгожданный кумар. Грузин сидел на шконке с закрытыми глазами, хихикал, судорожно улыбался и почухивался — чесался, короче, залипал.

«Живый в помощи Вышнего, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на него. Яко той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своими осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его…» — разносилась по хате Витина молитва.

Игорь сцеживал отвар из жасминовых бусинок.

…Я проснулся от крика с соседней шконки: «Воду давай!». Хату стелил дым, горло царапала гарь, горели блатные нары — полыхало одеяло, занимался матрас. Грузин отрешенно, с полуоткрытыми осоловевшими глазами сидел рядышком, словно греясь. Почесываясь, он закурил очередную сигарету. Предыдущая стала причиной пожара. Дым не успевал выходить сквозь маленькое подпотолочное оконце. Мы задыхались, хотя открытый огонь завораживал. Матрас чадил гнилой ватой, лампочка над дальняком расползлась в подкопченное солнце, словно закутанное рассветным туманом. Для полноты ощущений не хватало только удочек и соловьиных трелей, но вместо них гремел отборный мат сокамерников в форме неопределенных артиклей. После локализации возгорания пошел угар, нехотя растворяясь в блеклом небе решеток.

Накинув на голову мокрое полотенце, я провалился в сон, пытаясь не растерять в памяти бунтующие пляски пламени.

Утром следующего дня я вновь поехал дальше.

Третий день переживаем жару. Стены успели прокалиться июльским пеклом, превратив хату в духовку. Чтобы не обливаться липким вяжущим потом, стараемся не пить и меньше двигаться. Со вчерашнего дня перешел на новый график: отбой в три часа ночи, подъем в восемь утра. Пока все спят, не шибко душно, есть чем дышать. Час посвящаю зарядке, после обеда выводят на ознакомку. По возвращении, в самую жару — спишь.

Каждое утро на продоле собираются судовые. В отличие от «девятки», зэков здесь не прячут друг от друга, за тормозами различимы голоса Леши Френкеля, Половинкина, Прогляды.

Сегодня удалось даже погулять. Правда, дворик достался с высокой решеткой — не зацепиться руками, а так на решке можно и подтягиваться, и качать пресс. Пришлось ограничиться отжиманиями и жалким подобием бега. Очень жарко, невыносимо душно, поэтому раздеваешься до пояса. Чтобы не дышать грязной пылью, арестанты приносят с собой на прогулку литров по двадцать воды в пластиковых бутылках и поливают ею горячий бетон. Польза от этого невелика, парилка из финской становится русской. Тяжелая горячая влага поднимается липким паром. Но, как говорится, здесь так заведено.

Бег — замечательный способ предаваться размышлению. После двух-трех кругов сознание ловит какую-то напряженную, но ровную, несбивчивую волну, и мысли полностью уходят из реальности. Бежишь ты — бегут твои мысли, и если ноги упираются в стенку, а глаза в проволоку, то мысли не заковать и не заточить.

За долгие тюремные месяцы организм и психика наработали новые рефлексы и удовольствия. Бег, пожалуй, самое желанное, но редкое. Если с пробежкой получается хотя бы раз в неделю, считай — повезло. Все дворики размером пять на пять метров, и, как правило, гуляем всей хатой — не разбежишься. Но иногда случается, что идешь на прогулку один, вот тогда праздник.

Рефлексы, привезенные с «девятки», пугают меня самого. Прав был академик Павлов, с лампочкой он угадал. Жаль, не было в его лабораторном распоряжении такого подопытного материала, как зэки с 99/1, куда бы дальше продвинулась отечественная физиология.