Замурованные. Хроники Кремлевского централа

— Гриша, с твоей отсидкой и сроком тебе не в Америку, тебе к воровскому надо стремиться. Тем более, какая может быть Америка, когда сам же говорил, что мы ее в течение трех лет бомбить начнем.

Грабовой промолчал, решительно сосредоточившись на кишкоблудстве.

Время волшебник коротал весьма странно. Целый день лежал на шконке, не выпуская из рук небольшой бордовый молитвослов. Одним глазом отрешенно смотрел в корешок разворота книжицы, страницы которой если и переворачивал, то очень редко, другим — украдкой посматривал телевизор, не прерываясь ни на рекламу, ни на чернуху с порнухой. Судя по всему, Грабовой считал, что тем самым создает вполне убедительный антураж своему молитвенному бдению. На вопросы Григорий отвечал нехотя, часто прикрываясь фразой: «Я молитву читаю. Мне нельзя отвечать на вопросы».

Ненормальность психики Грабового проявлялась в его лжи. Он врал, как ребенок, неся очевидную несуразицу, которая сочинялась на ходу, путался в показаниях и грубо противоречил сказанному им только что.

Наше терпение стало иссякать стремительно, и этому способствовала вонючая неряшливость Грабового, привыкнуть к которой оказалось невозможно. Не в накладе оставался лишь Латушкин, которого благодаря мощному сверхуспящему источнику мушиных ферамонов, не жрали комары. Единственное чудо, явленное Грабовым, за что уже на второй день нашего совместного каторжанства Григорий Петрович получил погоняло «Фумитокс».

Надо отдать должное волшебнику, его нельзя упрекнуть в беспамятстве. Вернувшись от очередного адвоката, Фумитокс вспомнил острую тему эмиграции.

— Иван, ты говорил, как я могу уехать из России, оставив здесь своих сторонников?

— Ну, да. А еще Родину и партию, — добавил я.

— Но ведь у меня огромное число сторонников в Америке. Они же ничем не хуже. И там работа ведется гораздо сильнее, чем в России. А здесь нас фактически запретили, многие испугались и ушли. У меня за год сторонников в Америке увеличилось на семьдесят тысяч. Так что я могу смело оставить Россию.

— И в Америке существует партия «Другг»?

— У меня церковь зарегистрирована в Майами, Бостоне и Нью-Йорке.

— Какая церковь? — опешил я.

— Церковь Григория Грабового, — в бесцветном мычании задребезжали высокомерные горделивые нотки.

— Церковь христианская? — недоуменно переспросил я.

— Конечно. Обычная церковь. Христианская.

— Православная?

— Да.

— Подожди. Давай разберемся. Всякая христианская церковь называется в честь святого, творящего чудеса…

— Правильно. Я когда церковь регистрировал в Америке, то направил результаты по диагностике самолетов, они же удивительны!

— А где ты видел, чтобы именем неканонизированного да к тому же еще живого называли церковь?!

— Были в истории примеры. — Грабовой натужно улыбнулся. — Например, Сергий Радонежский зарегистрировал свою церковь, Иоанн Кронштадтский тоже зарегистрировал.

— Приплыли! — обалдел я. — Ты вообще знаешь… например, когда произошло Крещение Руси?

— А я и не должен этого знать.

— Кто крестил? В каком хотя бы веке?

— Ээээ. Это специфические знания. Зачем они мне нужны, — забегал глазами кудесник.

— Ты по богословию, по истории религии, да ты в конце концов хоть какую-то православную литературу читал?

— Да, — неуверенно, резонно предугадывая следующий вопрос, подтвердил Грабовой.

— И какую же? — Я не стал разочаровывать волшебника в ожиданиях.

— Я не помню названия.

— Авторов-то ты должен помнить, — не отставал я.

— Здесь не стоит называть авторов, — промямлил Грабовой.

— Почему?!

— Я не хочу, чтобы у них потом из-за меня проблемы возникли.

— У кого?! У Иоанна Златоуста, у Василия Великого, у святых апостолов?! — Я не в силах был сдержаться. — У тебя пятки по ночам не жжет, пророк хренов!

— Нет, а почему должно жечь?

— Потому что сожгут тебя, Гриша. И очень возможно, что даже в нашей хате, как в старые добрые времена святой инквизиции.

— Меня не за что. У меня учение основывается на Библии… А при инквизиции, если кто называл одну фразу из Библии, то инквизиция снимала с него все обвинения. Даже Жанну Д’Арк сожгли лишь потому, что она отказалась процитировать что-нибудь из Библии. И вообще я думаю, что нам не надо разговаривать на богословские темы, поскольку они касаются моего уголовного дела. Мы гуляли в Лефортово и беседовали о греческой Церкви, а потом меня вызвали к себе оперативники и заставили подписаться о том, что мы говорили о греческой Церкви.

— Григорий, а вы каким крестом креститесь? — попытался снять напряженность Латушкин.

— Я сейчас читаю Лавсаик, — залепетал Грабовой. — Не могу отвечать на вопросы, чтобы заново не начинать…

— Значит, на пожрать ты отвечать можешь? А на все остальное — нет. Гриша, ну, ты совсем обнаглел! — воскликнул я.

— На бытовые вопросы я могу отвлекаться, на религиозные — нельзя.

— Где это написано?

— Везде.

— Где — везде?! Ты же, чертила, не читал ничего, кроме своего узбекского паспорта, — нервишки стали сдавать, и я не мог ничего с этим поделать. — Если ты молишься, почему лоб не крестишь?

— Потому что я сейчас читаю Лавсаик в образовательных, а не в практических целях, — голос кудесника слегка дрогнул.