Замурованные. Хроники Кремлевского централа

Вопреки нашим прогнозам, новая хата оказалась трехместной. Переселение растянулось минут на сорок. Первым рейсом подняв в хату пару баулов и разобравшись что к чему, я нацелился на облюбованную верхнюю шконку и направился за матрасом. Но мне навстречу наперевес с матрасом уже спешил Золин, решивший сработать на опережение. Пришлось довольствоваться нижней шконкой возле решки, самой блатной, по тюремным понятиям. Телевизор, холодильник поднимали на себе под неусыпными взглядами десяти цириков, цепью растянувшихся между этажами.

Разница между камерами третьего и пятого этажей разительная, как между подвалом и пентхаусом. С непривычки от свежего воздуха постоянно клонит в сон. Как после долгой томительной жажды накидываешься на воду, пытаясь напиться впрок, так, попав с третьего этажа на пятый, пытаешься вдоволь надышаться. Ах, какой здесь сладкий и глубокий сон!..

Сентябрь бежал в приятном однообразии: ударный спорт, чтение, сон.

Френкель бодается с системой: жалобы — суды, суды — жалобы.

Каждая десятая жалоба в Басманном — его. К каждому заседанию ночью накануне банкир пишет речь листов на десять-пятнадцать мелкого убористого почерка. При этом Леша находит время на тяжбы с администрацией изолятора, протестуя против обысков с раскинутыми ногами и руками на стене. Постоянные жалобы беспокойного арестанта вертухаи воспринимают крайне мстительно. О спортивном зале мы и помнить забыли, телевизор отключается ровно с отбоем, в большие дворики на прогулку выводят только при отсутствии Френкеля. Озлобленные дежурные прикладывают все усилия, чтобы стравить сидельцев между собой. Однако репрессии вертухаев не задевают моего отлаженного арестантского бытия, а интеллигентное, но назойливое покусывание банкиром цириков вносит хоть какое-то развлечение в однообразное течение жизни.

Френкель — педант и рационализатор до противного. При заказе очередного ларька каждый перечень продуктов он тщательно переписывает вместе с ценами, со всякой исходящей и входящей бумаги обязательно снимает рукописную копию — поэтому каждый день пребывания Френкеля в тюрьме отмечен кипой бумаг. Здравый смысл Алексей доводит до безумия, и так во всем. Леша, например, не может просто съесть овощной салат. Он обязательно разделит свою порцию на три части: первую употребит с растительным маслом, вторую — со сметаной, третью — с майонезом…

Прекрасно понимая, что наша хата по оперскому определению без суки не может обойтись, грешим с Френкелем на Сашу. Кандидатура вполне подходящая, тем более если не мы, то кто же? Исходя из этого, Леша избрал очень интересную политику по отношению к соседу. Он начинает «гнать дуру» раздражающе навязчиво и потрясающе естественно, так что казалось, вот оно — его настоящее «я» — взрослого придурковатого ребенка. Во время еды может по нескольку раз, тупо, но искренне улыбаясь, доставать Сашу вопросом: «А есть такое животное — Ефимус обжиратус?». Может часами насвистывать себе под нос «Ляля-ля, жу-жу-жу, волосатого рожу» или декламировать стихи: «Сегодня праздник у ребят, ликует пионерия, сегодня в гости к нам пришел Лаврентий Палыч Берия…» Все споры, в которые Саша пытается затащить банкира, пресекаются размеренной фразой последнего: «Как говорит моя мама — на вкус и цвет товарищей нет».

Каждый раз, обнаруживая в собеседнике полудурка, Золин покорно отступает, сосредотачиваясь на картинках, сканвордах и каллиграфических письмах жене. А Френкель, поправляя очки, снова обращается к жалобам, ходатайствам и заявлениям. Но двадцать четвертого сентября Золина из хаты забрали. По его отбытии Леша тут же избавился от умственной инвалидности — удивлять стало некого.

Раз в два дня играем в шахматы. До знакомства с Френкелем я знал только, как ходят фигуры, ну и некоторые правила. С десяток первых партий, сыгранных с банкиром, заканчивались очень быстро и неожиданно, даже с учетом того, что каждый ход Френкель мог обдумывать минут по двадцать. Дальнейшие матчи уже не напоминали поддавки, хотя и заканчивались неизменной победой Френкеля. В среднем наши партии длились по два-три часа с обязательной записью ходов и последующим разбором полетов. Спустя две недели прогресс налицо — на десять партий в среднем приходится одна ничья и две моих победы.

Каждый день ждем замену Золину, но проходил день, другой, третий — шконка оставалась свободной.

Бабье лето отбрасывает сквозь решку бронзовые блики, воздух пьянит приятным бархатным холодком запотевшей стопки. Френкель целыми днями пропадает в судах и на ознакомке. Одиночество умиротворяет, запуская мысли лишь в книги, вырывавшие сознание из тюремных стен. «История Флоренции» Макиавелли, «Критика чистого разума» Канта, «Фауст» Гёте, биография Дзержинского, «Рассказы» Аверченко, «Талейран» Тарле… Читаю много, читаю жадно, наверстывая годы университетского безделья.

И все бы хорошо, если бы не маленькие дворики, в которые нас продолжают водить мстительные цирики из-за мелочного сутяжничества банкира.