Замурованные. Хроники Кремлевского централа

— Смотри, медицинский спирт в аптеке стоит сто — сто пятьдесят рублей, на «Матроске» продается по сто долларов. Тарятся спиртом минимум двести пятьдесят хат, минимум по литру в день. Туда-сюда чистыми выходит больше двадцати штук зелени в сутки, умножаем на тридцать, получаем шестьсот тысяч вечнозеленых в месяц. Каков оборотец, и это только с одной косорыловки. Эх, угораздило меня на эту долбанную «девятку» заехать… На общаке практически каждый день бухали.

— Спиртягу?

— Все подряд. И спирт, из которого получается три литра водки, и брагу гнали, «катьку» («Катька» — сотня, в данном случае долларов. В царской России сторублевая купюра выпускалась с изображением Екатерины II. — Примеч. авт.) отдал за «ноги» и тебе с воли полную сумку затягивают всего, чего хочешь: коньяк, виски, еду с ресторана… Перекинули меня как-то в хату, а там бухать два таза браги, мутной, коричневой, вязкой. Прямо кружками черпаем и в себя. Минут через сорок дошли до дна, а там в этой жиже-пыже дырявый черный носок плавает. Как я тогда выразительно блевал! А всего лишь оказалось, что пацаны этим носком брагу фильтровали… Ладно, давай, что ли, на покой, хотя всяко сразу не засну, — рассуждал уже сам с собою Жура, доставая из железного ящика Гумилева. — Почитаю об этих пассионариях, хотя все равно ничего не запомню.

…На прогулку нашу хату выводят последней, строго в одиннадцать ноль-ноль. И всегда в самый маленький дворик прямо над нами. Минуты за три до окончания прогулки выключается музыка, и цирики всей кодлой человек в двенадцать встречают на продоле и провожают до камеры.

На этот раз насладиться свежим воздухом поднялся даже Серега.

Перед тем, как облачиться в тяжелый зимний гардероб, Жура с расческой завис перед зеркалом.

— Что это у меня за след на голове? — пробурчал Жура, ковыряясь в шевелюре.

— Шрам от пересадки волос, — осклабился Олег.

— Лысый, зависть — это…

— Не бзди, молдаван, это у тебя от фуражки, — похохатывая, поддел спортсмена Сергеич.

Мороз приятно бодрит. Серега пританцовывает подмузыку, периодически проклиная русскую зиму с ее тоскливым холодом и белыми мухами. Олег же, снова оголив торс, удивляет нас оригинальностью подхода к здоровому образу жизни. Толстая меховая куртка, скинутая Олегом, тут же перекочевывает на мерзлячего Серегу, неестественно захрустев на его широких плечах.

Оттоптав по дворику минут двадцать, Олигарх принимается за отжимания от лавки и от стены. Упражнения устремлены не к результату, а к рекордам. Лохматая фурункуловая спина, словно в конвульсиях, дергается в короткой амплитуде на круглый счет. Выглядет забавно, нелепо и не может сдержать в выражениях Серегу: «Олежа, какой ты резкий, как понос».

— Давай куртку! Я замерз! — обижается Олег на шутку. — Давай, давай.

— Бери, только хвост не обдери, — продолжает шутковать Жура, даже не подумав разоблачаться, но, смягчившись, добавляет. — Да ладно тебе, братуха, я же по-братски. В хорошем смысле. В тюрьме нельзя так серьезно ко всему относиться, можно в такой маргарин двумя ногами въехать, что мало не станет.

Олег, подстегиваемый обжигающей поземкой, возвращается к своей задумчивой ходьбе, изредка перекидываясь с соседями бестолковыми фразами.

Первые выборы, на которых мне пришлось довольствоваться банальной ролью избирателя. На протяжении последних двух месяцев политреклама избирательной кампании едкой жижей заливала мозги, вызывая беспомощное раздражение и гадливость. Сюрпризов не предвидится. Все на редкость серо, примитивно, пошло и просто. Зато тихо… Метро и дома, слава Богу, на этот раз не взрывают.

Наша камера вполне сошла бы за фокус-группу. Мнения, оценки, голоса арестантов самые разные. Ярый сторонник «Единой России» — один лишь Олег, рьяно отстаивающий принцип «жизнь налаживается». И хотя ему корячится лет пятнадцать за легализацию, продолжает верить, что «лучшее, конечно, впереди». Душой и сердцем будучи за партию власти, он восторгается Жириновским как непревзойденным политиком, называя его то «молодцом», то «красавцем». ЛДПРом проникся и Серега, будучи хорошим знакомым невестки вождя. Несколько раз в день он залезает на верхнюю шконку и орет оттуда, то «Не врать и не бояться!», то «Не ссучить, не скрысить, не сдать!». Вскоре он, не стесняясь в своих чувствах, перефразировал сей слоган в матерно-похабную речевку, но это нисколько не сказалось на его убеждениях и частоте их воспроизведений. Сергеич в предвыборных чувствах более сдержан. На вопрос: «За кого?» — следует ответ: «Конечно, за “Единую Россию”». — «Почему?» — «Засиделась Валя в Питере, пора ей в столицу двигать. Новые высоты, новые горизонты»…

С этим мы и подошли ко второму декабря.