Замурованные. Хроники Кремлевского централа

— Куда возили-то, Александр? — прервал я нытье проштрафившегося полковника.

— На продленку, — всхлипнул Максин.

— Кто продлевает? Басманный?

— Нет, у нас свой, гарнизонный. Кстати, на 99/1 я один такой остался.

— Почему один? Подельник Бульбова здесь сидит. Как же его? Ге-ге-Гевал.

— Это же наркоконтроль! — оскорбился за себя Максин. — Менты!

— Ну, да. Бээс — бывшие сотрудники.

— Я не мусорской, — замурчал полковник. — Я военный!

Организм заряжен на подъем. В полвосьмого уже на ногах. Спрыгиваю со шконки под клацанье кормушки — завтрак.

— Не будем, спасибо! — лениво приникает к тормозам Олег.

Монотонно шебуршат новости, раздражая сонное забытье Сергеича, убаюканное похрапываньем Журы, спящего с натянутым на глаза оторванным рукавом.

Праздник сегодня. Встаю на молитву.

— С Благовещеньем, Вань! — сквозь перебор священных слов раздается голос проснувшегося Сергеича.

Еду на суд без завтрака. Суд — хороший повод поголодать, подсушиться. Голодуха плюс легкий нервяк — самый лучший жиросжигатель.

В начале десятого меня забирают из хаты — еду на суд. Дежурный шмон: стриптиз и опись вещей. Портфель бесцеремонно вытряхивают на стол. Из кипы судебных бумаг извлекают казенного «Евгения Онегина».

— Книги нельзя вывозить, — хромой цирик откладывает томик в сторону.

— Это по делу! — перекладываю книгу обратно.

— Онегин? По делу? — со знанием дела вертухай закатывает глаза.

— Ну, да! Для выступления в суде нужны цитаты из Пушкина, — давлю я, не моргнув глазом.

— «Сижу за решеткой в темнице сырой…». А переписать нельзя было? — вертухаю трудно отказать в логике.

— Очень много пришлось бы переписывать.

— Ладно, забирайте, — раздраженно отмахивается офицер.

Убираю документы и книгу в портфель, меня замуровывают в узком, с зарешеченной бойницей под потолком пенале. По стене медленно отступает бледная тень ядовитого фонаря под медленным натиском покоряющего зенит солнышка. Кто-то нервно ходит за стеной, в соседней каморке. Наверное, Шафрай. Несколько раз ударяю кулаком по стенке. Ответом раздается гулкая морзянка. Сразу улыбка режет лицо. Кажется, зачем? Отчего? Какой смысл в этом перестуке? Так, припарка от одиночества. Минуту назад ты еще был один — живая душа, запертая даже не в клетку, — в каменный мешок. И вдруг нас уже двое! Ты не видишь и не знаешь — кто твой сосед. Это даже лишнее. Душам не нужны лица — живые маски из человеческой плоти.

Загремел запор. «Руки за спину!» Повели вниз. «Зилок» с синей милицейской полосой по кузову, упирающейся в кабину, пыхтел вплотную с нашим крыльцом. Я оказался первым пассажиром. После сверки фамилии, имени, отчества и года выпуска на белый свет меня сажают в дальнюю голубятню. Следующим из подъезда выводят Борю.

— Шафрай Борис Самуилович, пятьдесят первого года. Можно я не поеду, гражданин начальник? — заурчало снаружи.

И после непродолжительного кряхтения во мраке воронка блеснула знакомая лысина, помещенная в соседний рукав автозака.

За Шафраем последовал невысокого роста человечек в коричневом до пят пальто, с запущенной бородой и подслеповатым взглядом. Вася Бойко — хозяин «Рузской Швейцарии». Длинное толстое пальто на тюрьме вещь полезная, особенно во время поездок в суд: кинул на бетонку стакана и спи себе от этапа до этапа.

Привели женщин: хозяйку ресторана «Триш» Лиану Аскерову и главбуха банка «Нефтяной» Наталью Фролову, на фасоне и в косметике, ухоженных и подтянутых. Первая сидела уже почти полтора, а вторая — два с половиной года.

Следом на борт поднялся менеджер среднего звена: характерное телосложение, изможденное креслом и компьютером, большая голова с растрепанными волосами болталась, как шляпа на вешалке. Говорил он быстро и рвано, то и дело дергая затылком, сбивая с глаз сальные пряди волос. Сидел словно на приеме у начальника, коленка к коленке, вогнутая спина почти вплотную сводила плечи, в которые вжималась голова, оставляя от шеи лишь перепончатый кадык. С офисным холопством и женственностью белого воротничка не совладал даже двухлетний тюремный стаж.

Он представился Стасом. Стасом с подобными приметами на централе мог быть только Прасолов, попавший под раздачу менеджер «Нефтяного». «N-банк не сдается и не признается. Генпрок — посет!» — вспомнилось из росписи стакана Басманного суда.

Еще кого-то загрузили к соседям. Все здоровались и поздравлялись с Благовещеньем. Затем пошло обычное «кто с кем?» и «с какой хаты?».

Вася Бойко сидел в 308-й с Адамовым и Тесаком. В конце марта от них забрали Славу Дрокова — забрали прямо с прогулки, отправили в Питер. Прасолов бытовал в 303-й с таможенником Остапченко, фигурантом дела по китайской контрабанде Гавриловым и одним из руководителей Россельхознадзора Волковым, заехавшим на «девятку» второй раз за два года. Стас сообщил, что в 601-й сидят Могилевич и Саенко по «Трем китам», а в 6°6-й — хозяин «Арбат Престижа» Некрасов и юрист Березовского Блинов. У Шафрая в 607-й соседи оставались неизменные: Грибков, Золин, Лисагор и еще Сергей Чекушин из Мордовии.

— Иван, ты в хате с Журавским? — раздался незнакомый голос от соседей.

— Да.