Замуж не напасть

У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила – вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!

Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.

– Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?

– Юлия умерла, – говорит он и плачет.

– Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива…

Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"

Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое – смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!

До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.

Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"

Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру – у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему… Господи, если бы так было!

Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.

– Жень, опять ты не закрыла дверь!

Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:

– Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!

Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.

– Жека, у тебя ничего не случилось?

– Юля умерла, – глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.

Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.

– Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!

– Зачем ей углы? – в недоумении престает плакать Евгения.

– Нечем было упереться, вот её и раздавили.

– Откуда ты знаешь, что её раздавили? – продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова – он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать…

– Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили…

– Он сам прыгнул.

– Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.

– Напридумывал! – бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. – На рисунок посмотрел и сразу все понял!

Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.

– Успокоилась? – насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.

– ты вообще зачем пришел? – сварливо спрашивает она. – Книгу принес?

– Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла… А признайся, разве тебе не хреново?

– Какой ты грубый, Аристов! – подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. – Что тебе от меня надо?

– Ничего не надо! – злится он. – Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!

И плюхается в кресло напротив.

– Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.

– Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких… Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине…

– Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки… И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?

– Нет, – растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы – действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!

– Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.

– Скотина ты, Аристов!

– Скотина, – соглашается он и тяжело вздыхает. – Я – как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.

Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.

– А жизнь проходит! – с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.

– Только не плачь, пожалуйста! – просит он. – Ты рвёшь мне сердце.

А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!

– Поцелуй меня, Толя! – тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?