Замуж не напасть

– Конечно-конечно, – сразу откликается он. – Но может, завтра вечером мы куда-нибудь сходим?

– Давай в театр, – предлагает Евгения. – Я сто лет не была в оперетте.

Она оживляется, забыв, как только что умирала от усталости, – видимо, сообщение о ее аморфности сильно преувеличено!

Подтверждение этому предположению она получает, едва переступив порог квартиры. Могучее средство общения – телефон – сразу взбадривает ее своим треньканьем.

Сама не зная почему, она медлит брать трубку, и недаром! Из нее вырывается насмешливый голос Толяна:

– Жека, привет! Счастлив сообщить: я – дома, в родном городе, у твоего подъезда… А что за мужик на «вольво» тебя подвозил? Новый ухажер? Лопухина, ты страшная женщина! Я же замучаюсь отбиваться от твоих поклонников!

– Аристов, только попробуй его тронуть!

– Ого, неужели это так серьезно? Крутой мужик? Перспективный брак?

– Не твое дело!

– Не мое, – странно легко соглашается он. – Так я поднимаюсь?

– Нет! – выкрикивает она. – Я устала! Я тебе не открою!

– Ты что, боишься меня? Во-первых, я должен отдать тебе книгу. Во-вторых, ты кое-что мне должна. А в-третьих, как тебе нравится во-вторых?

– Давай поговорим как-нибудь в другой раз!

– Почему – в другой? Я проехал полгорода, чтобы добраться до твоего дома. Ты в курсе, как подорожал бензин? И потом – я прождал тебя чуть ли не два часа! При этом ни в чем тебя не упрекаю. Я поднимаюсь.

Он вешает трубку. Евгению охватывает злость: а почему она так задрожала? Кто такой Аристов? По дороге домой она мечтала, что придет, примет душ, – неужели кто-нибудь помешает ей это сделать?

Она оставляет дверь приоткрытой, а то и правда придет и станет в дверь колотить – не хватало еще, чтобы соседи услышали! Небось Аристов подумает, что она пошла мыться специально к его приходу. Ну и черт с ним! Пусть думает.

Она стоит под душем и слышит, как он, царапнув дверь, сообщает:

– Не возражаешь, если я телевизор включу? Сейчас «Новости спорта» показывают. Я хочу посмотреть, как наши с аргентинцами сыграли.

– Чувствуй себя как дома, – ехидно говорит она.

Халат Евгения не надевает, чтобы, как говорится, не создавать прецедента. Выходит к нему в джинсах и закрытой футболке.

Аристов в своих неизменных кожаных перчатках – неужели рукам не жарко, лето на дворе! – подавшись вперед, сидя смотрит телевизор.

– Есть будешь? – буднично спрашивает она.

– Куснул бы кого-нибудь!

– У меня есть плов. Могу предложить устрицы. Консервированные.

Он отрывается от телевизора и смотрит на нее долгим взглядом.

– Небось и маслины есть?

– Есть, – говорит она спокойно.

– И крабы?

– И крабы.

Он рывком поднимается из кресла и выключает телевизор. Смотрит невидяще на погасший экран и спрашивает, не оборачиваясь:

– Я тебе неприятен?

– Ты – чужой.

– Чужой по духу?

– По паспорту!

– А этот… Алексей был не чужой?

– Алексей мог быть чужим. Он пришел и ушел, а с тобой я этого не хочу!

– Чего же ты хочешь?

– Все. Или ничего! – выпаливает она и испуганно замолкает, не успев прикусить язык.

Он стремительно оборачивается и подходит к ней близко. И целует ее долго. Нежно. И тихо говорит:

– Спасибо.

Потом отодвигает ее от себя и идет к выходу, по пути сунув ноги в какие-то босоножки без пяток.

– Ну вот, больше ты мне ничего не должна!

Он выходит, осторожно прикрыв за собой дверь, и как Евгения ни старалась, шума лифта она не слышала. Аристов спускается по лестнице. Она еще какое-то время бродит без цели по комнате, но тут ей на глаза попадается записка, переданная с фруктами супругами Ткаченко: «Лопухина, ты не забыла? Мы все еще твои друзья!»

Она некоторое время стоит столбом, потом что-то перехватывает ей горло, и Евгения начинает рыдать. Она плачет долго, надрывно, горько и все повторяет кому-то: «За что? За что?» Незаметно засыпает и спит на диване одетая до самого утра.

Утром сама она говорит: «Хватит, поплакала, и будет!» – и, поймав себя на диалоге с внутренним голосом, думает: «Надо завести попугая и с ним разговаривать. Или сдать эту квартиру внаем и переехать к маме. Никита будет рядом».

Так ничего и не решив, она принимается за уборку, но тут приходит Маша.

А приходит она в черных очках, закрывающих пол-лица. Моет в ванной руки и садится за кухонный стол, наблюдая, как Евгения возится с кофемолкой – Маша предпочитает натуральный кофе растворимому. Все как в лучших домах Лондона и Ново-Титаровки!

– У тебя глаза болят? – спрашивает подругу Евгения.

– Не глаза, а глаз, – прыскает Маша и медленно, будто стриптизерша лифчик, снимает свои очки-колеса.

Да, прятать есть что! Под левым глазом у нее такой огромный синяк, что глаз опух и не открывается, зато другой, правый, непривычно воинственно блестит.

– Красиво?

– Смотря на чей вкус! – медленно говорит Евгения, вдруг со стыдом вспоминая свою нелепую идею насчет того, что неплохо бы Маше изменить мужу.

– Если тебя не шокирует мой вид, я, пожалуй, сниму очки, – между тем говорит Маша. – В комнате сидеть в очках – моветон!

– Не шокирует, – говорит Евгения. – Кто это тебя?

– Любимый муж Сереженька! Кому бы еще пришло такое в голову? Я так хохотала!

– Хохотала?!