Но все эти вечеринки в обществе Оддрун и мужиков с брюшком и седыми конскими хвостами еще бы полбеды. Больше всего мама отчаивалась из-за перемен в твоем поведении, да и я тоже всерьез встревожился. Так или иначе, ты становился все мрачнее и мрачнее, никогда не радовался, как прежде, никогда не выказывал волнения и увлеченности, то есть мог, конечно, проявить пыл и энтузиазм, однако непременно с оттенком жесткости и злости. А самое тревожное было то, что ты, Силье и Юн начали обосабливаться. Раньше вы, по крайней мере, поддерживали хоть какой-то контакт со сверстниками, теперь же вас вроде как осталось трое, и только трое, домой тебе почти никто из других ребят не звонил, а если звонил, ты врал, что занят, или просил нас сказать, что тебя нет, ты, мол, не в силах болтать о футболе, и девчонках, и о том, как такой-то и такой-то упился на прошлой вечеринке, говорил, что давние приятели наводят скуку.
Мы пробовали потолковать с тобой об этом, но безрезультатно, и наверняка наша вина тут не меньше твоей. Мама дошла до такого отчаяния, что была не способна сохранять спокойствие. Если она и не впадала в истерику, то попытки поговорить всякий раз кончались слезами, просьбами и угрозами, что конечно же только ухудшало положение. Ты мрачно вздыхал и спрашивал, долго ли она намерена продолжать, чем повергал ее в еще большее отчаяние и негодование, а в конце концов, как правило, вставал и уходил. Мы двое — я и ты — всегда хорошо умели говорить друг с другом, по натуре-то были очень похожи, оба любители поразмыслить, вдобавок ты, по-моему, ценил, что я отношусь к тебе как к взрослому и не пытаюсь, разговаривая с тобой, изображать юнца. Кстати, я видел, к чему приводит подобная манера поведения. Самуэль совершенно не понимал, что существуют неписаные правила, кому можно, а кому нельзя употреблять словечки вроде «отпад», «круто» и «атасный», он думал, что, щеголяя ими, будет своим в компании конфирмантов и подростков-хористов, и не мог взять в толк, отчего его встречают презрением и отчего юнцы хихикают у него за спиной.