Замыкание

Тринадцать человек дожидалось на пологой вершине паркового холма, наблюдая за моим восхождением холодно и терпеливо.

Еще один, четырнадцатый, в мундире моего полка, лежал без чувств поодаль, прямо на земле — рядовой Ломов приказ исполнил и дозвонился до каждого в его списке.

Иначе не стояли бы полукругом тираны и диктаторы, палачи и убийцы, вожди и теневые кардиналы, великие правители и угнетатели своих народов в сопровождении крайне раздраженного цесаревича Сергея Дмитриевича и абсолютно спокойного князя Давыдова – неправильного в своей бесстрастности настолько, что тираны кучковались чуть правее, стараясь быть ближе к Рюриковичу. Давыдов же стоял рядом с Ломовым, закрывая его тело от ветра и мелкого снега, и единственный смотрел не на меня — но на гостей, словно те могли сбежать.

Как могут выглядеть люди, которые выбирались из нищеты и трущоб наверх? Как должны одеваться представители безграмотных племен, взошедших через войну на трон из черепов? Да ровным счетом так же, как будут одеты их более удачливые и родовитые визави с домашним образованием и элитными колледжами. Две мировые войны у каждого за спиной, и без счета безымянных конфликтов – масштабных в той мере, когда не оставалось населенных пунктов на карте, по имени которых можно было бы назвать битву. Достаточный опыт, чтобы понимать – отличаться опасно. Особенно на чужой земле, под серым небом Москвы, в крайне недружелюбном окружении. И если цесаревич Сергей Дмитриевич наденет шубу, то слуги и рабы расстараются, но добудут такую же. Может, чуть другого кроя и другого меха — но все могущественные гости, вне зависимости от цвета кожи, национальности, языка и религии, будут выглядеть одинаково местными. Одной причиной убить их всех будет меньше – хоть и останется цвет кожи, язык, религия и сотни других поводов. Но минус один повод для ненависти – уже неплохо. С этого начинается политика.

Останется в гостевом дворе клетка с заточенным отцом Владетельного Куомо. Забудет в отеле шахматную доску, на которой разыгрываются города, Великий раджа Миттал. Завернется поглубже в боярскую шубу Проводник Черной Тропы Ялин, скрывая золотые цепи, сковывающие сосуд его тела. Не будут мельтешить в серых глазах Отца Кри бесконечность оттенков порабощенных душ. Придет без свиты закованных в кандалы музыкантов Владыка Салот. Сотрет белую тушь с лица Вестник Неба на Земле Ли, и впервые явит миру порозовевшие на морозе щеки. И никакого родового оружия – ни изящной рапиры герцога Бюсси, ни ржавого от крови лезвия Господина Крокодилов Мбаки, ни грозди мелких колокольчиков в волосах Хозяина Пустоты Намаджира. Даже князь Виид накинет меха на привычные одежды, и позволит слугами нарисовать себе лицо подружелюбней.

Их всех пригласил я, напомнив о старом долге. Но никто не звал их в Москву и Империю. Все они – на чужой территории, во власти Рюриковичей, лояльных к ним лишь в той мере, что они пока живы.

А раз я здесь, перед ними и выведен из тюрьмы, то каждый из одиннадцати приглашенных что-то обязан был пообещать Сергею Дмитриевичу. Какую-то услугу, ценность или плату золотом — ради того, чтобы имперский преступник, которого могут повесить завтра, был явлен перед их очи, и они смогли исполнить обещанное.

Не важно, насколько мелок и ничтожен человек, ранг Силы которого они взялись проверить. Любая соринка неисполненных обязательств на Чести, не дающая использовать Силу в полной мере, может стоить им жизни. И они об этом знают. И Сергей Дмитриевич, к которому явились одиннадцать грандмастеров и экспертов по любым артефактам мира, обязан пользоваться этим в полной мере.

Встав за пять шагов от дуги из «виртуозов», я коротко поклонился цесаревичу, позволив себе ободряющую улыбку. Затем поприветствовал князя Давыдова уставным образом и обратил внимание на лежащего рядового Ломова.

– Кто посмел? – Обратил я внимание на одиннадцать «виртуозов», обращаясь к ним на английском.

Островная империя оттопталась в свое время по всему свету, устраивая опиумные войны в Поднебесной, стравливая визирей в Индии и покупая у береговых темнокожих Африки их менее удачливых континентальных сородичей. Одним словом, английский знали все.

-- Я. – прищурился Кри Паундмейкер.

– Вот туда встаньте, будьте добры, – указал я на пустырь на три десятка шагов левее.

– Штабс-ротмистр, жизнь гостя гарантирована Сергеем Дмитриевичем. – Подал равнодушный голос князь Давыдов.

– Отчего же, я согласен стать мишенью для испытания на ранг Силы этого человека. – Произнес чуть надломленный голос, словно вспоминающий произношение английского.

– Ваша жизнь гарантирована Сергеем Дмитриевичем, – мельком взглянув на него, я отвернулся к цесаревичу.

Сбоку гулко рассмеялись.

А я смотрел в потухшие и уставшие глаза его высочества, в которых – на самом дне, под тягостным грузом обреченности, плескалась ярость и воля.

– Самойлов. Вы обещали доказательства. Эти одиннадцать господ ими не являются. – Рваными фразами произнес он.

– Доказательство последует. – Подтвердил я.

– У вас есть только этот день.

– Я помню, ваше высочество.