Заначка Пандоры

Я не знал пока, как найти способ взломать скорлупу, замуровавшую выход, хотя отгадка плавала где-то рядом. Она жила в улыбке кота и в хлопке одной ладони, в шорохе падающей звезды и в молчании льва с женским лицом. Она была рядом с нами всегда. Это стало так просто и неожиданно ясно: она всегда находилась передо мной, и за ней не нужно было ехать за три моря или годами изнурять плоть. Достаточно было проснуться и сказать… Я почти поймал трепещущую фразу, составленную из обломков радуг, из переливов лунного света.

Ощущение застывшего зеркала вокруг, каждая капля дождя на листьях, тысячи мимолетных шорохов, мириады стрекочущих, чавкающих, атональных звуков, составлявшие оркестр древней земли, которая была моей колыбелью, — всё замерло, опрокинулось, смешалось… Та часть сознания, что удерживала в левой руке навигатор, а в правой — взведенный пистолет, пыталась сопротивляться, цепляясь за реальность всеми органами чувств, из последних сил пытаясь не замечать разбегавшихся по скорлупе трещин, за которыми билось новорожденное, юркое и беспощадное существо.

Я почувствовал, как задергалось плечо Юджина, как забилось пойманной птицей запястье Боба; мы надрывно хрипели, мы молотили внутри себя кувалдами, мы соединялись в едином стремлении…

— Наложение… — услышал я голос Юджина. Сказал он это вслух или нет, я так и не понял, потому что ледяная окаменевшая скорлупа затрещала под нашим напором, закачалась удивленно, рухнула, и сердце на секунду сбилось с ритма. Я зажмурился, в голове вспыхнули десять миллионов бенгальских огней, лава из котла плеснула через край, когда осколки яйца обрушились с воем и свистом в жерло вулкана, чтобы тут же стать тем, чем и должны были быть — всего лишь битами памяти. Памяти тех, кто был до меня, тех, кто укреплял детскими предрассудками шершавые стены, и тех, кто будет после. Уже свободных и смелых. Которым будет доступен любой полет…

Кто-то кричал рядом, может быть, кричал и я, но последние осколки скорлупы канули в огонь…

Стало тихо. Существо, родившееся внутри нас, обрело имя. Оно потянулось, встряхнулось, как не обсохший еще котенок, мурлыкнуло, шевельнуло перламутром сияющих перьев. Оно было драконом, оно было змеем, оно было человеком с головой ягуара. Оно потерлось бархатной спинкой о раскаленный, гудящий от напора лавы вулкан. И лава вырвалась.

Я выронил навигатор и пистолет, я падал — бесконечно медленно. Я коснулся земли коленями, локтями, грудью, наконец, щека моя уткнулась в колючие стебли и я вдохнул щекочущий аромат мексиканского лета. Я видел краешек чудесного неба. Совсем близко малюсенький паучок перебирал лапками, собираясь в далекий поход на соседнюю травинку… Я видел изысканный узор прожилок, пронизывающий эту травинку, я видел торчащие пуговки паучьих глаз, маленькие и огромные одновременно. Категории размеров потерялись, вместо них и легче, и приятнее стало оперировать категориями совершенства и красоты.

Паучок был вполне совершенен, он не нуждался в таких, как я.

— Круче, чем от грибов! — произнес чей-то надломленный тенор у меня за спиной.

— Господа, все живы? — Это сказал Юджин, я узнал его голос и сразу вспомнил, о чем он меня спрашивал.

И еще до того как я вспомнил и успел открыть рот, чтобы ответить, оказалось, что я уже ответил ему, а он — мне. И Бобу одновременно. Я повернул голову. Ковальский лежал навзничь, из носа у него шла кровь, которую он размазывал по щеке, неловко утираясь рукавом. Я хотел повернуться к Бобу, потому что вспомнил о его начинающейся болезни, хотел пощупать его пульс, но опять не успел ничего сделать: оказалось, что можно и не поворачиваться. Я и так его прекрасно видел, даже с закрытыми глазами. Я видел его снаружи и видел, что у него внутри. Видел то место на шее, где его укусила летучая дрянь, и знал уже, что это за дрянь. Я не знал, как она называется, но чувствовал ее. И чувствовал вместе с Бобом, как яд насекомого расходится по его сосудам. Чувствовал — и понимал, что лечить его не нужно. Он уже блокировал ту часть кровеносной системы, которая была заражена, уже сам справлялся с недугом. А меня он лишь поблагодарил, прикоснувшись ко мне тепло и мягко, тем крохотным уголком сознания, в котором раньше жили сны. Сны теперь вполне могли потесниться.

Я подумал и понял, что тоже выделяю для каждого из своих спутников место в сознании, и если захочу, то место навсегда будет закреплено за Юджином или за Бобом. Чуткий невидимый сторож, охраняющий эти уголки, будет знать и докладывать мне, где ребята и что они чувствуют. Я вдруг понял, что мое сознание способно вместить всё, что великому множеству близких и далеких друзей я могу выделить такой же уголок, какой отвел Бобу с Юджином. И всё равно не исчерпаю до дна его фантастической глубины, всё равно останется так много, что дух будет захватывать.