Занавес

— Ага, — сказал он. — Рад встретить во плоти сей знаменитый персонаж, mon ami Хэстингс. — Он засмеялся. — Милый старый бельгиец много о вас говорит. И, конечно, тут еще ваша дочь. Она — прекрасная девушка.

— Наверное, Джудит не очень-то много обо мне говорит, — улыбаясь, заметил я.

— Да, да, она слишком современна, теперешние девушки, похоже, вообще стесняются признать существование отца или матери.

— Родители, — сказал я, — всегда в опале.

Он засмеялся.

— О, что ж, на мою долю таких страданий не выпало. Не повезло, детей нет. Ваша Джудит очень привлекательная девчонка и ужасно высокомерная. Просто ужасно. — Он снова снял трубку. — Надеюсь, вы не возражаете, Латтрелл, если я пошлю ко всем чертям телефонную станцию. Я — человек нетерпеливый.

— Послужит им неплохим уроком, — отозвался Латтрелл.

Он пошел наверх, и я последовал за ним. Он повел меня в левое крыло дома, к двери в конце коридора, и я понял, что Пуаро выбрал для меня комнату, в которой я жил тогда, во время первого приезда в Стайлз.

И здесь были перемены. Некоторые двери были открыты, и я увидел, что старомодные большие спальни были разделены так, что получилось несколько меньших по размеру комнат.

Мои апартаменты отличались крупными размерами и оставались такими, какими были, не считая того, что в них провели горячую и холодную воду и от них отделили небольшое помещение для ванной. Она была обставлена в дешевом современном стиле, чем жутко меня разочаровала. Я предпочел бы нечто более близкое к архитектуре самого дома.

Мой багаж уже был здесь, и полковник пояснил, что комната Пуаро расположена как раз напротив моей. Он уже собрался проводить меня туда, когда из холла снизу, отдаваясь эхом, до нас донесся резкий крик: «Джордж?»

Полковник Латтрелл вздрогнул, словно нервная лошадь. Его рука поднялась к губам.

— Я… я… надеюсь, все в порядке? Если вам что будет нужно, позвоните…

— Джордж.

— Иду, моя дорогая, иду.

Он заторопился по коридору. Я постоял минуты полторы, глядя ему вслед. Потом, с бешено колотящимся сердцем, пересек коридор и постучал по двери комнаты Пуаро.

Глава вторая

По-моему, нет ничего печальнее опустошительного действия возраста.

Мой бедный друг. Я описывал его много раз. Посмотрите, как он изменился. Артрит сделал из него калеку, и теперь он передвигался в инвалидном кресле. Его когда-то пухлое тело высохло. Теперь он был маленьким, очень худым человечком. Его лицо изрезали морщины. Его усы и волосы, что ни говори, по-прежнему были черные как смоль, но искренне, хота бы я ни за что в жизни не сказал ему так, чтобы его не обидеть, он совершил ошибку. Приходит время, когда крашеные волосы болезненно выделяются, бросаются в глаза. Однажды я был удивлен, узнав, что волосы Пуаро обязаны своей чернотой жидкости в бутылочке. Но сейчас неестественность была явной и попросту создавалось впечатление, что он носит парик и украшает верхнюю губу, чтобы позабавить детей.

Только его глаза были прежние — проницательные, с мерцающим огоньком и в данный момент, да, несомненно, смягченные эмоцией.

— A, mon ami Хэстингс… mon ami Хэстингс.

Я нагнул голову и, как обычно, он горячо меня обнял.

— Mon ami Хэстингс!

Он откинулся назад и начал разглядывать меня, склонив голову набок.

— Да, вы ничуть не изменились. Та же прямая спина, широкие плечи, седина в волосах tres distingui[11]. Знаете, мой друг, вы отлично сохранились. Les femmes[12]. Вы все еще им интересны, а? Да?

— Право, Пуаро, — запротестовал я. — Неужели обязательно…

— Но, заверяю вас, друг мой, это тест… это тест. Когда молоденькие девушки подходят к вам и начинают любезно разговаривать, о, так любезно… значит, конец! «Бедный старик, — говорят они, — мы должны быть к нему добры. Наверное, ужасно быть таким». Но вы, Хэстингс, vous etes encore jeune[13]. Так что у вас пока что есть возможности. Вот так, подкрутите усы, ссутультесь… я представляю себе вас, когда говорю… иначе вид у вас застенчивым не будет.

Я разразился хохотом.

— Право, вы невыносимы, Пуаро. Как вы сами?

— Я… — с гримасой сказал Пуаро. — Я — развалина. Я самая настоящая развалина. Я не могу ходить. Я — калека. Слава Богу, я еще ем сам, но в других отношениях за мной надо ухаживать, как за грудным младенцем. Уложить в кровать, искупать, одеть. Enfin[14] ничего забавного… м-да. К счастью, хотя наружная оболочка сгнила, центр в полном порядке.

— Да, верно, лучшее в мире сердце.

— Сердце? Навряд ли. Я говорю не о сердце. Мозг, mon cher[15], вот что я имею в виду под центром. Мой мозг по-прежнему работает безукоризненно.

По крайней мере, я ясно понял, что в отношении скромности мозг ничуть не испортился.

— И вам здесь нравится? — спросил я.

Пуаро пожал плечами.