Занавес молчания

– Тот человек не появился, но в пустую квартиру зашел юноша, который пробыл там недолго. Так как я действую один – причины объяснять не стану, – я счел, что важнее проследить за визитером. В ту квартиру, куда он отправился – и позже никуда не выходил, – вечером пришли вы. Я переключился на вас, и, очевидно, это было моей ошибкой, потому что тем вечером в квартире юноши… Это ведь его квартира, его дом? Что-то произошло… Как я узнал об этом? Очень просто. Следующим утром я вновь был у его подъезда. Приехали вы, поднялись в квартиру, а когда вышли… На вас лица не было… Все ваше поведение, затем «скорая помощь»… С того момента я уже не терял вас из вида. Вот как я оказался возле дачи, где была стрельба…

– И это все?

– Все, что я могу вам сказать.

– И вы ничего не знаете… о списке, об убийствах? – Ника прикусила язык, но было поздно.

– Ваша очередь рассказывать.

– Э, погодите… Как закурить хочется!

– Так курите…

Ника вышла и возвратилась с пачкой «Мальборо». Шерман крутанул колесико зажигалки.

– Вы ничего мне не сообщили, просто ничего. – Она выпустила дым, оглянулась в поисках пепельницы, Шерман подвинул декоративную лодочку. – Вы рассказали, как вышли на меня, ну и что? Так или эдак – не все ли равно. О главном вы умолчали. Какие у вас тревожные сведения, что за деятельность российской группы?

– Простите, но это запретная зона.

– Блестяще. И вы хотите, чтобы я вот так выложила вам все, что знаю? То есть поработала на британскую разведку? Если вы меня вербуете, не лучший путь выбрали. Соблазнили бы хоть для начала… И потом, несмотря на ваши заверения, вы мне солгали!

– В чем?

– В том, что вы один. А эта квартира, а ваша машина? Так-таки в одиночку и устраивались, никто не помогал?

– Ника, Ника, – укоризненно произнес Шер­ман. – Снова вы не следите за буквальным смыслом слов. Я ведь не говорил, что у меня нет связей, кон­тактов. Я говорил, что по некоторым причинам провожу в одиночку оперативные действия. Это разные вещи, вы не находите?

– Ладно. – Ника махнула рукой, и дым завился вокруг ее сигареты. – Это все ерунда. Если вы рассчитываете на меня, вам придется быть откровеннее.

Шерман задумался. Ника в первый раз видела на его лице выражение человека, не знающего, как поступить.

– Вот что, Ника, – вымолвил он наконец. – Пожалуй, я мог бы рискнуть и немного зайти за грань… Но дело в том, что вы мне не поверите.

– Как-нибудь поверю.

– «Как-нибудь» ситуацию не спасет. Возможно, позже, если изменятся обстоятельства… А сейчас я скажу вам только одно – и хотите верьте, хотите нет. Да – попытаемся найти выход вместе, нет – что ж, идите, я вас не удерживаю. Без вашей информации мне будет трудно, и очень, но…

Это «идите, я вас не удерживаю» в значительной степени склонило чашу весов на сторону Шермана. Идите – но куда идти? За стенами этой квартиры – изменившийся до неузнаваемости, страшный мир, где так близко убивают людей, где сама Ника вот-вот может попасть в перекрестье прицела, где не у кого просить помощи и защиты.

– Я слушаю, – сказала она.

– Опасность угрожает не отдельно взятым интересам Англии, России или любой другой страны. Опасность угрожает всему человечеству, она реальна и велика. В шестидесятых годах был Карибский кризис, когда едва не вспыхнула ядерная война. Эта угроза – иного рода, но последствия будут не менее ужасающими.

– Опасность, исходящая от этой российской группы?

– Да.

– Господи, – пробормотала Ника. – Да что же это такое?

– То, о чем я вынужден пока молчать.

– Я вам не верю.

– Почему?

– Потому что настолько серьезные проблемы не решаются в одиночку.

– Чтобы объяснить, мне пришлось бы затронуть сущность угрозы, а как раз этого я не могу.

Ника посмотрела прямо в глаза Джона Шермана, и он не отвел взгляда. Что прочла она там? То, что сказанное – окончательно, никаких дополнений не будет и продолжать разговор на эту тему бессмысленно. Но не только это. Непреклонность, усталость – да… И может быть, мольбу о доверии.

– Хорошо, – сказала Ника. – Я с вами, Джон.

25

Плотина рухнула. Ника и не подозревала, какое непередаваемое чувство легкости она испытает, стоит лишь решиться. Не подозревала она и о том, как сильно нуждается в освобождении от давящего, неподъемного груза. Стараясь не упустить ни малейшей подробности, она поведала Шерману обо всем, что случилось с той минуты, когда вечером двадцатого мая она переступила порог квартиры Бориса Кедрова. Она говорила, наверное, с полчаса или дольше, по нескольку раз возвращалась к одному и тому же – Шерман не перебивал, понимая, что это ей необходимо. Она вынула сложенную бумажку со списком из часов Бориса, расправила на столе. Не умолчала она и о последнем звонке Радецкому, и о письме в прокуратуру. Вот тут Шерман прервал ее.

– Что это было за письмо? – спросил он обеспокоенно.

– Очень короткое. Имена из списка, без тех троих, конечно, предупреждение о готовящихся покушениях, и все. Я поступила неправильно?

– Да нет, почему. Пользы от вашего письма не будет, но и вреда, полагаю, тоже… Впрочем, я думаю, эти убийства на какое-то время прекратятся.

– Прекратятся?