Занавес опускается: Детективные романы

— Я тебе вот что скажу, Панталоша. — Закрыв ящик, она повернулась к девочке. — Если ты сейчас же не прекратишь валять дурака, я возьму тебя за шкирку и прямым ходом доставлю туда, откуда ты пришла. Ты ведь не любишь, когда к тебе пристают и мешают играть. А это — моя игра, и ты в нее не суйся.

— Я вас убью!

— Не будь идиоткой, — мягко сказала Агата.

Панталоша подцепила тремя пальцами солидную порцию киновари, разъяренно швырнула ее Агате в лицо и закатилась пронзительным смехом.

— А бить меня нельзя, — закричала она. — Меня по системе воспитывают.

— Ах, нельзя?! Система системой, но у меня ты… — В эту минуту Агате и впрямь до смерти хотелось ее поколотить. Лицо у Панталоши дышало безграничной злобой. Щеки были так надуты, что нос сморщился и задрался кверху. Губы она сжала до того плотно, что от них лучами разошлись тугие морщинки, похожие на кошачьи усы. Глаза были кровожадно прищурены. Косички торчали в стороны под прямым углом. Всем своим видом она напоминала сейчас разгневанного младенца Борея.

Агата села и потянулась за куском тряпки, чтобы вытереть лицо.

— Ох, Панталоша, — сказала она. — Ты сейчас в точности как твой дядя Томас.

Панталоша снова замахнулась.

— Не надо, — попросила Агата. — Пожалуйста, не хулигань с красной краской, я тебя умоляю. Давай лучше мы с тобой договоримся. Если ты пообещаешь больше не брать краски без спроса, я дам тебе картон и пару кисточек — нарисуешь какую-нибудь картинку.

Панталоша пристально на нее посмотрела.

— А когда? — недоверчиво спросила она.

— Когда разрешит твоя мама или мисс Эйбл. Я их спрошу. Но чтобы больше никаких глупостей. И прежде всего, — проверяя свои подозрения, наугад добавила Агата, — чтобы ты больше не смела заходить в мою комнату и мазать краской перила на лестнице.

Панталоша глядела на нее пустыми глазами.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — твердо сказала она. — Когда мне можно будет рисовать? Я хочу. Сейчас.

— Хорошо, но сначала давай кое-что выясним. Что ты делала вчера перед ужином?

— Не знаю. Хотя нет, знаю. Приезжал доктор Уитерс. Он нас всех на весах вешал. Он хочет, чтобы я была лысая, потому что у меня стригущий лишай. Я поэтому в колпаке хожу. Показать, какой у меня лишай?

— Нет, не надо.

— Он у меня у самой первой был. Я шестнадцать детей заразила.

— Ты заходила ко мне в комнату и трогала краски?

— Нет.

— Честное слово?

— Что — честное слово? Я не знаю, в какой вы комнате. Когда мне можно будет рисовать?

— Ты клянешься, что не мазала краской?..

— До чего же вы тупая! — разозлилась Панталоша. — Не видите, что ли, когда человек правду говорит?

К своему величайшему удивлению, Агата почувствовала, что девочка не врет.

Она все еще размышляла над этим коротким разговором, когда дверь в конце партера открылась и в нее просунулся Седрик.

— Я тихенько-тихенько, как маленькая серенькая мышка. Только сказать, что обед уже на столе… Патриция! — завопил он, увидев свою юную родственницу. — Дрянной ребенок! А ну, шагом марш в западное крыло! Как ты посмела сюда явиться, чудовище?

Панталоша свирепо ухмыльнулась.

— Привет, нюни-слюни, — сказала она.

— Ну подожди! Попадешься на глаза Старцу, тогда узнаешь! Ох, он тебе покажет!

— Почему?

— Почему?! А то ты не догадываешься. У самой все руки в гриме, а она еще спрашивает почему.

И Панталоша, и Агата изумленно вытаращили глаза. Панталоша посмотрела себе на руки.

— Это ее краска, — она кивнула на Агату. — И это не грим.

— Неужели ты станешь утверждать, — продолжал Седрик, строго грозя пальцем, — неужели ты станешь утверждать, исчадье ада, что это не ты забралась к Старцу в спальню, когда он позировал миссис Аллен, и что это не ты написала гримом вульгарное оскорбление на его зеркале? Более того, не собираешься ли ты утверждать, что красные усы Карабасу намалевал кто-то другой?

С ошарашенным видом — Агата была готова поклясться, что это не притворство, — Панталоша повторила свое недавнее заявление:

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Я ничего не сделала.

— Расскажи это своему дедушке, — с наслаждением посоветовал Седрик, — посмотрим, как он тебе поверит.

— Нуф-Нуф меня любит! — распаляясь, закричала Панталоша. — Он меня любит больше всех. А тебя терпеть не может. Он про тебя сказал, что ты… это… как его… жеманный вертопрах! Вот!

— Подождите, — поспешно сказала Агата. — Давайте разберемся. Вы говорите, Панталоша якобы что-то написала гримом на зеркале сэра Генри. А что именно?

Седрик кашлянул.

— Милейшая миссис Аллен, мы не допустим, чтобы вы расстраивались из-за…

— Я не расстроилась. Что было написано на зеркале?

— Мама, конечно бы, это стерла. Она убирала в его комнате и увидела. Начала в ужасе искать тряпку, но в это время Старец вошел и узрел. Он так бушует, что еще немного, и Анкретон, даст бог, рухнет.

— Но что там было написано? Я вас спрашиваю.

— «Дедушка — чертов старый дурак», — сказал Седрик, и Панталоша хихикнула. — Вот, пожалуйста! Видели? Совершенно ясно, что это написала она. И ясно, что она же раскрасила кота.