Занимательная медицина. Развитие российского врачевания

Помните: «Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как то, бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали[17] в обе руки, а иногда и вишневые розги…»

Именно таким, поначалу даже очень робким грамматиком, то есть, учеником еще только первой ступени, и сделался в Киевской академии сам Нестор Максимович.

Небезынтересно будет также отметить, что Афанасий Демьянович, дед того самого писателя Николая Васильевича Гоголя, был всего лишь несколькими годами постарше только что поступившего в академию Нестора Максимовича.

По сохранившимся документам, которыми мы располагаем сейчас, – Афанасий Демьянович родился, примерно, в 1738–1740 году. К слову сказать, он также обучался в той же благодатной Киевской академии, что и юный Нестор, вполне возможно, с ним даже постоянно общался.

Быть может, он даже совершал под его командной ферулой какие-то опустошительные набеги на чужие сады и огороды, в которых уже созрела к тому времени самая ранняя вишня и прочие, очень уж привлекательные фрукты. Покрывались там, скажем, золотой корочкой многочисленные овощи, вроде тех же, слишком рано созревших дынь да великолепных арбузов…

А уж наслушался он и фантазий неутомимого выдумщика, все того же Афанасия Демьяновича, да еще его родного брата – Кирилла Демьяновича, такого же страстного придумщика…

Выход его из академии состоялся только в 1768 году, когда ему самому Нестору перевалило намного уже за двадцать лет. Не совсем и понятно, прошел ли там он весь положенный академический курс обучения, нет ли…

Скорее всего, все-таки – прошел.

А время, между тем, улепетывало по-прежнему слишком быстро…

И вот… уже оказалось в далеком прошлом само царствование развеселой императрицы Елизаветы Петровны. Померкла также звезда возгордившихся вдруг графов Разумовских. Ликвидировано было и украинское гетманство. Даже великолепный дворец гетмана Разумовского, возведенный в городе Батурине по проекту славного российского зодчего Чарзла Камерона, – померк в какое-то дивное одночасье.

Повелением Екатерины II даже село Веприк было подарено уже заметно состарившемуся Кириллу Григорьевичу Разумовскому, бывшему малорусскому гетману. Теперь и там, в селе Веприк, наступали какие-то значительные перемены… Во всяком случае, без графского на то позволения сам священник Максим никак не мог уже переменить свою паству, то есть, – попросту переехать в другой населенный пункт, в иное какое-нибудь соседнее с Веприком село…

А другой его дворец, построенный в столичном городе Санкт-Петербурге, на реке Мойке, купил у него также бывший коронный польский гетман Ксаверий Петрович Браницкий.

Кирилл Разумовский был вынужден продать в казну и подаренный его брату Елизаветой Петровной и другой дворец, – Аничков. Он был уступлен царскому фавориту, возлюбленному уже императрицы Екатерины II… Впоследствии и этот дворец был, в свою очередь, подарен светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину…

* * *

Все это никак не могло не сказаться на дальнейшей судьбе Нестора Максимовича.

Однако, только лишь в двадцатипятилетнем возрасте отправился он в далекий от Веприка Санкт-Петербург, чтобы отважиться там стать «волонтером», то есть, на свой личный, на собственный счет, приступить к штудированию медицины в Генеральном сухопутном госпитале, готовившем шустрых лекарей для армейских полков.

Что ж, при этом мы можем сказать лишь одно: очевидно, добрый карман был у его родного отца, у батюшки Максима…

В Санкт-Петербурге, возможно, в голове у него впервые возникло довольно странное соображение. Коли повторение одинакового звучания одних и тех же слов в его фамилии по-латыни означает «скажи то же самое», то не лучше ли будет взять себе какое-то иное прозвание.