Последний Палач атаковал Федора сзади, навалился, вытягивая из Волкова душу, потянулся к горячей крови.
«Я не справлюсь!»
Рубахин сзади, Рубахин крепок, Рубахин зол. А силы убегают, растворяются. Сил остается только на один удар. Даже не удар…
Теряющий сознание Очкарик слабо махнул клинком назад. Не надеясь ни на что. Махнул, чтобы не умирать просто так, без сопротивления.
Махнул.
И нож, разорвав прозрачные губы, проломив прозрачные зубы, врезался в глотку призрака. Именно туда, куда когда-то влетела пуля…
Эпилог
— Я рада, что ты наконец-то присоединился к искусникам, — мягко произнесла Бабушка Осень. — Ты обрел себя, Федя, себя настоящего.
— Но закрыл все другие дороги.
— Ты переживаешь?
Вопрос был задан очень мягко. Слова проникли в самую душу, и соврать в ответ не представлялось возможным.
— Пожалуй, нет, — признался Очкарик после небольшой паузы. — Мне нравится мое дело… Нет! Я люблю свое дело. И… и я горд, что достиг в нем вершины. И даже больше — оказался над вершиной. Я счастлив.
Он твердо верил в то, что говорил. Слабость, сомнения — все в прошлом. Он сам выбрал путь, сам шел но нему и добился того, чего хотел. И даже чуть больше.
— Не завидуешь Илье?
— Ни капельки, — серьезно ответил Волков. — Разве можно завидовать тому, к чему никогда не стремился? Петрович молодец. Я люблю его, я рад за него. Но завидовать? Увольте. У Петровича нет ничего, что бы могло вызвать мою зависть.
В дом Бабушки Осень Волкова привезли ее помощники, крепкие молчаливые ребята, приехавшие на Ленинский проспект в бронированном «Мерседесе». Она надеялась ошеломить Федора, но не получилось. Войдя в каминный зал и увидев царственную старушку в строгом дореволюционном платье, Очкарик не изменился в лице и даже из вежливости не выразил своего удивления. Присел в вольтеровское кресло и вежливо поздоровался:
— Добрый день, Мама Валя.
— Добрый день, Федя, — отозвалась Бабушка Осень, выдохнув к потолку дым. — Спасибо, что приехал.