Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

Молодой князь Голицын рассказал Пушкину, что однажды он проигрался в карты и пришел просить денег к своей бабке, княгине Наталье Петровне Голицыной. Денег она ему не дала, а дала три карты, назначенные ей в Париже Сен-Жерменом. "Попробуй", сказала бабушка. Внучек поставил карты и отыгрался.

- Как видите, - сказал Холмс, убедившись, что Уотсон дочитал этот отрывок до конца, - в истории, которую юный князь Голицы рассказал Пушкину, конец был самый счастливый. Совсем в вашем духе. Но Пушкина этот счастливый конец почему-то не устроил. Как вы думаете, Уотсон, почему?

- Тут даже и думать нечего! - пожал плечами Уотсон. Ему, видимо, показалось, что так будет... Ну как бы это сказать... эффектнее, что ли... Вот он и напридумывал всяких ужасов, накрутил разной мистики... Смерть старой графини... Явление ее Германну с того света... Ну и, разумеется, месть... Это ведь она в отместку Германну обманула его и подсунула другую карту - пиковую даму вместо туза...

- Поздравляю вас, друг мой! - сказал Холмс, слушавший этот запальчивый монолог Уотсона с обычной своей иронической усмешкой. - Вы проявили поистине необыкновенную эрудицию. Я, признаться, не ожидал, что вы читали Чернышевского...

- Какого еще Чернышевского? Я понятия не имею ни о каком Чернышевском!

- Николай Чернышевский - это знаменитый русский критик и теоретик искусства. Он утверждал, что писатели напрасно изменяют по своему произволу сюжеты, которые берут из жизни. И точь-в-точь, как вы - ну прямо слово в слово, - предположил, что делают они это, как он выразился, "для литературной эффектности".

- Клянусь вам, Холмс, что я знать не знаю никакого Чернышевского! приложил руку к сердцу Уотсон.

- Не клянитесь, друг мой, не клянитесь. Я вам верю.

- Однако, - вдруг приободрился Уотсон, - если моя мысль совпала с суждением столь знаменитого человека, да к тому же еще и специалиста... Не кажется ли вам в таком случае, что эта моя мысль не так уж и глупа?

- Посмотрим, - уклонился от прямого ответа на этот щекотливый вопрос Холмс. - Это выяснится в ходе нашего расследования. Пока же я только могу сказать, что у Чернышевского были на этот счет одни соображения, а у вас, насколько я понимаю, - совершенно другие. Вам стало жаль беднягу Германна...

- Не прикидывайтесь таким сухарем, Холмс! - вспыхнул Уотсон. - Я ведь знаю, что в глубине души вы тоже ему сочувствуете.

- Сочувствую? - задумался Холмс. - Нет, мое отношение к Германну, пожалуй, не укладывается в это определение. Кстати, вы обратили внимание на сходство Германна с Наполеоном? Помните, Пушкин словно бы вскользь замечает: "У него профиль Наполеона..." Вы только вдумайтесь в глубинный смысл этого сходства.

- Прямо-таки уж глубинный? - усомнился Уотсон. Мало ли кто на кого похож? В жизни всякое бывает.

- В жизни действительно бывает всякое. Но в литературе такие совпадения всегда несут в себе особый смысл. Вот вам, кстати, и ответ на ваш вопрос: сочувствую ли я Германну. Сочувствую или не сочувствую, но многое в этом человеке меня привлекает.

- Вот видите!

- Прежде всего, - словно не слыша этого пылкого восклицания, продолжал Холмс, - меня привлекает его яркая незаурядность. Вот, кстати, еще одна важная деталь Вы обратили внимание на эпиграф, который Пушкин поставил к первой части этой своей повести?

- По правде говоря, не обратил, - признался Уотсон.

- Зря. Прочтите его внимательно.

Уотсон раскрыл "Пиковую даму" и прочел:

А в ненастные дни

Собирались они

Часто.

Гнули, Бог их прости,

От пятидесяти

На сто.

И выигрывали,

И отписывали

Мелом.

Так в ненастные дни

Занимались они

Делом.

- Остроумно, - сказал Уотсон, дочитав этот стихотворный отрывок до конца.

- Я привлек ваше внимание к этому эпиграфу, - поморщился Холмс, - не для того, чтобы вы расточали ваши комплименты пушкинскому остроумию.

- Ах, так это самого Пушкина стихотворение?

- Да. Впервые он привел его в своем письме Вяземскому от первого сентября тысяча восемьсот двадцать восьмого года. "Я продолжаю, - писал он в этом письме, - образ жизни, воспетый мною таким образом". И далее следовал текст этого шуточного стихотворения. Позже, в слегка измененном виде, он поставил его эпиграфом к "Пиковой даме". Я попросил вас прочесть его внимательно, чтобы обратить ваше внимание на его форму. На ритмику, интонацию...

- О, все это я оценил вполне! Можете мне поверить! Форма весьма изящна, интонация легка, грациозна, непринужденна, как, впрочем, почти все у Пушкина.

- Да нет, не в этом дело, - снова поморщился Холмс.

Подойдя к книжному шкафу, он порылся в нем и извлек старый, пожелтевший от времени журнал.

- Что это? - спросил Уотсон.

- "Русская старина" за тысяча восемьсот восемьдесят четвертый год. Август. Здесь впервые была отмечена родословная этого пушкинского отрывка в описании рукописей Пушкина, выполненном известным историком русской литературы Вячеславом Евгеньевичем Якушкиным. Сделайте одолжение, Уотсон, прочтите, что пишет Якушкин об этом пушкинском стихотворении.

Приблизив раскрытый журнал к глазам, Уотсон прочел: