Занимательное литературоведение

По всем сообщениям видно, что Ольга Федоровна как раз не возражала бы поруководить, но консервативный сын Черных Гор ее к этому не допускал. И она постепенно стала сходить с ума. Видимо, еще и от природы она была несколько склонна к истерикам, во всяком случае, по сообщению самого же Бакича уже после рокового выстрела, она "страдала галлюцинациями и несколько раз уже предпринимала неудачные попытки самоубийства".

А тут, 9 июля (по ст. стилю), т. е за два дня до ее дня ангела на Святую Равноапостольную Ольгу, генерал вернулся вечером из Чугучака, куда он ездил по делам и за покупками к именинам. Ольга Федоровна была уже в полуистерике из-за того, что ее целый день никто не слушался, не выполняли ее просьбы и указания. Муж попробовал ее усмирить, объяснить ей, что она и не должна отдавать указания офицерам — сами знаете, как наш брат бывает нечуток. Еще какие-то разговоры, потом подошел вестовой начальника штаба с просьбой о толике молока к чаю (корова у них была и тут, и даже во время отступления по казахским степям).

Бакич услышал просьбу своего ближайшего подчиненного. Она — что молоко нужно для Марьи Ивановны, которая ее, как ей недавно сообщили, недостаточно уважает. Хотела бежать в кибитку Марьи Ивановны и объясниться от души, а муж ее не пустил, полагая, конечно, что такой скандал с семьей его зама — ни к чему, помешает службе. Может быть, дело просто кончилось бы слезами, в крайнем случае, битьем посуды, тем более, что вестовой выгружает из телеги подарки. Но в доме "всегда находились 2–3 револьвера", один из которых "был в кибитке за драпировкою с восточной стороны и покойная знала, где он находится".

"Прощай!" — "Что ты делаешь, безумная?!" — еще раз: "Прощай!" — и выстрел.

Когда я вошел в кибитку, то увидел Ольгу Федоровну перевернувшеюся на спину с револьвером в правой руке. Из груди сильно текла кровь. В момент моего прихода услышал ее последний вздох.

Не зря же всегда предупреждают, что дети ни в коем случае не должны иметь доступ к огнестрельному оружию.

Есть сообщения, что через какое-то время после гибели Ольги Федоровны Андрей Степанович утешился, найдя себе новую подругу. Но как-то смутно, имя ее не фигурирует, просто — "впоследствии, уже в Китае, Бакич женился на молодой девушке". Может, что такое и было, просто не выжил никто, чтобы рассказать нам подробности. Во всяком случае, в одном из описаний того, как именно происходили военные действия между кибальчишами и буржуинами, ключевую роль играет "Белая Атаманша". Но об этом — после. Надо еще добраться до места их встречи через горы, реки и пустыни.

6. Опять война

Как ни рвались командующий и его воинство из проклятой эмильской стоянки — но уходить им пришлось не по собственной воле, а спасая свои головы от красных клинков.

Инициатива перехода границы Красной Армией исходила, конечно, в первую очередь с советской стороны, что вполне понятно в любом варианте. Всемирно-революционном: отчего бы не разжечь Мировой Пожар еще и здешним саксаулом? И в имперском: лежит рядом с нашими границами территория, лежит достаточно плохо — отчего бы не прибрать хоть на время?

Но вот то, что и здешние китайские власти приветствовали и даже отчасти инициировали такой переход, при том, что соседа хорошо знали и побаивались, это, наверное, требует объяснения. Лучше всего исходную ситуацию, как кажется, характеризуют воспоминания одного из жителей лагеря на Эмиль-Хо: "Местные китайские власти первое время совершенно растерялись и только с ужасом смотрели на все новые и новые толпы пришельцев и, не обладая никакой сколько-нибудь серьезной военной силой, не могли бы оказать противодействия каким-либо начинаниям русских".

Да, конечно, оренбургское белое воинство сдало, как требовали, почти все огнестрельное оружие, а у синцзянских властей были какие-то отряды с ружьями вроде войска или полиции. Но по всем описаниям оно полностью соответствовало известной китайской же поговорке: "Из хорошего железа не делают гвоздей, из хороших людей не делают солдат", а упомянутый ранее эпизод, когда безоружные анненковцы подобранными кольями сокрушили войско урумчинского генерал-губернатора и заставили его спасаться в старой крепости, это очень подтверждает.

* * *

Люди Бакича как раз вели себя очень скромно, вероятно, даже, что чересчур, потому, что много писалось о хамстве и произволе чугучакской полиции по отношению к русским беженцам. Но ведь можно хамить, обижать — и при этом смертельно бояться обижаемого…

Впрочем, со своими коренными ханьцами, дунганами, казахами, уйгурами стражники вели себя еще непринужденнее. Как это традиционно принято на Востоке, чуть что били палками да сажали в колодки.

* * *