Занимательное литературоведение

Если судить без пристрастий, то беляевская фантастика полностью находится в русле Жюля Верна с его верой в спасение человечества через знания и изобретения. Вспомним колонистов с острова Линкольна, у которых ни на секунду не возникают никакие общественные, философские либо религиозные сомнения. Их путь неуклонно ведет от использования линзы из двух часовых стекол для добывания огня к получению нитроглицерина и сооружению электрического телеграфа. У Беляева еще прибавляются обязательные советские условности насчет неминуемой победы над империалистами, не казенная, а простодушная вера в гений Циолковского и кое-какие заграничные реалии, большей частью почерпнутые из журнала «Мир приключений».

Человек-амфибия отличается в основном киногеничными декорациями подводной жизни, а о жизни в Латинской Америке, как, скажем, и о жизни в Атлантиде, Александр Романович знал исключительно из книг. Ну, характерный латинский злодей Педро Зурита. А так — у Уэллса в «Острове доктора Моро», пожалуй, будет покруче. Но, как и все у Беляева, пропитано совершенно юношеской искренностью. Наверное, поэтому так и легло всем на душу.

Всего писатель закончил и опубликовал до 1941 года 18 романов, 4 повести, 42 рассказа, 4 очерка и 1 киносценарий. Писал он об Атлантиде, фантастических изобретениях в области радио, телевидении, классовой борьбе в космосе, подводных земледельцах, обитаемых искусственных спутниках Земли и так далее. Последний его роман «Ариель» был о летающем человеке, подобно первому роману Грина. Созвучно с тогдашней политикой тут заодно сурово осуждались гандизм и Национальный Конгресс за отсутствие пролетарской сознательности. Ну что и откуда мог знать Беляев о реальной Индии? Радио, газеты, книги.

Они к этому времени жили в своем последнем доме в Пушкине — Царском Селе. Книга об Ариеле еще не успела попасть к читателям, когда началась Великая Отечественная война. Беляев успел послать в журналы рассказ «Черная смерть» о злодейских замыслах фашистов насчет бактериологического оружия, но получил отказ. Было уже не до научной фантастики. Никто, конечно, не мог ожидать, что немецкое наступление дойдет до пригородов Ленинграда. Но это произошло. Началась эвакуация, а Беляев с семьей уехать не смогли. Он был очень слабым после очередной операции. Да и сдали Пушкин неожиданно и без заметного сопротивления.

Никаких преследований со стороны оккупантов в адрес советского писателя и его семьи не было. Но и кормить их никто не кормил. А Александр Романович еще и болел. В декабре 1941 года он умер в своей постели. Как писала его дочь — от голода. Похоронен он был в общей могиле — нечем было заплатить за отдельную.

Вдова писателя Маргарита Беляева имела шведские корни, но по не слишком большой образованности работника ЗАГСа была записана немкой. Люди слабы — чтобы прокормиться и выжить она, ее мать и ее дочь Светлана заполнили «фолькслисты» и получили статус фольксдойче — этнических немцев. А потом эвакуировались при наступлении Красной Армии в Рейх. После краха Великой Германии они повинились в советской оккупационной администрации и в итоге были сосланы в Барнаул, где пробыли 11 лет. Чуть больше, чем Нина Грин провела в лагерях.

Все это время Беляева в СССР не издавали. Отношение к научной фантастике в СССР в ту пору вообще было довольно прохладным. Помнится карикатура из «Крокодила», на которой мордатый литератор рассуждал: «О чем бы написать. О колхозе — там я не был. О заводе — и там не бывал. Напишу-ка я о полете на Луну». А под видом НФ издавались произведения, в которых герой, вдохновленный идеями из центральной прессы, долго и трудолюбиво изобретал велосипед.

Только с расцветом Оттепели в 1956-м хлынули публикации. И принесли такую славу, какой при жизни не было. Наверное, это связано в большой мере с тем, что конец 50-х годов принес Советскому Союзу прорыв в Космос, да и вообще в жизни появлялось все больше совершенно фантастических по меркам 30-х вещей от телевидения до атомного ледокола. А советской фантастики, по существу, еще не было. Так или иначе, Оттепель от души вознесла этого писателя на вершину популярности. Как и Грина.

* * *

Но почему Оттепель или, сказать по-другому, молодые читатели 50-60-х положили глаз именно на этих двоих? Назовем еще раз уже упомянутую выше Искренность. Это — большое дело, особенно в те годы. Если первым шагом нового курса Сверху было прекращение Берией раскрученного сталинским миистром госбезопасности Игнатьевым безумного «дела врачей-отравителей» и освобождение явно невинных, то Снизу одним из первых шагов было появление в декабрьском номере «Нового Мира» 1953 года статьи Померанцева «Об искренности в литературе». Там довольно откровенно было написано и о «лакировке» в литературе, и о шаблонах, и даже кое-что о том, что отношения Государства и мужика могут, хотя бы в мечтаниях, отличаться от традиционного со времен Рюрика «полюдья». И вот у Грина с Беляевым чего другого, а искренности хватало.