Занони (сборник)

Еще одна минута, и рука, уже поднятая убийцей, задушила бы свою жертву. Но между ней и убийцей явилось видение, которое казалось пришедшим с того света, существование которого отвергали оба.

Разбойник отскочил, потом повернулся и бросился вон.

Старик снова упал на пол без чувств…

VIII

Вернувшись к старику на другой день, иностранец нашел его спокойным и был сам удивлен, увидев его оправившимся от волнений и страданий прошлой ночи. Больной выразил благодарность своему спасителю горячими слезами и сообщил ему, что позвал одного из своих родственников, который с этих пор будет заботиться о его безопасности и нуждах.

– Так как, – прибавил он, – у меня еще есть деньги, а впредь мне нет никакой причины быть скупым.

Потом он стал быстро рассказывать об обстоятельствах его союза с тем, который покушался убить его.

Еще в молодости он поссорился со своей семьей на почве религиозных разногласий. У него не было детей; он решился усыновить ребенка из народа и воспитать его своим последователем. Он выбрал сироту самого темного происхождения, уродство и вид которого были для него сперва причиной сострадания, а позже причиной слепой и чрезвычайной привязанности. В этом оборвыше он любил не только сына, но и свою теорию. Он воспитал его согласно философским принципам французских энциклопедистов. Гельвеции доказал ему, что воспитание может все, и до восьми лет любимым девизом маленького Жана было: Свет и Добродетель. Ребенок выказывал способности, в особенности к искусству.

Его покровитель стал искать учителя, такого же, как он сам, и выбрал живописца Давида. Этот художник, такой же отвратительный, каким стал его ученик, был, конечно, также материалистом и атеистом, как того желал покровитель.

Ребенок рано почувствовал свое безобразие. Его благодетель напрасно старался философскими афоризмами тешить его; но когда он объяснял ему, что на этом свете деньги покрывают множество грехов, ребенок жадно слушал его и забывал причину своей тоски. Собирать деньги своему протеже, единственному существу, которое он любил в этом свете, – вот в чем состояла страсть покровителя. Читатель видел, как он получил свою награду.

– Но я рад, что он убежал, – сказал старик, вытирая себе глаза. – Он оставил бы меня в самой ужасной нищете, и я все-таки не мог бы решиться обвинить его.

– Так как вы сами виновник его преступлений.

– Как! Я, который никогда не переставал твердить ему о красоте, добродетели! Объяснитесь.

– Увы! Если ваш ученик не объяснил вам этого вчера своими признаниями, то ангел бы напрасно спустился с неба, чтобы доказать вам это.

Старик беспокойно заметался на постели и собирался возразить, когда его родственник, за которым он посылал, вошел в комнату. Это был человек немного старше тридцати лет, лицо его, сухое, худое, не выражало ничего, глаза были постоянно неподвижны, а губы сжаты. Он выслушал с возгласами ужаса рассказ своего родственника и старался всеми средствами уговорить его донести на своего любимца.

– Нет, Рене Дюма! – воскликнул старик. – Вы адвокат, вы привыкли ни во что не ставить человеческую жизнь. Как только человек нарушил закон, вы кричите: «Повесить его!»

– Я! – закричал Дюма с поднятыми руками и выпученными глазами. Почтенный философ, вы очень дурно судите обо мне. Никто не сожалеет больше меня о строгости нашего свода законов.

Адвокат остановился, тяжело дыша. Иностранец пристально посмотрел на него и побледнел. Дюма заметил эту перемену и обратился к нему:

– Разве вы не такого же мнения, сударь?

– Простите меня; я старался подавить в себе неопределенный ужас, который кажется мне пророческим.

– И этот страх?..

– Заключался в том, что если мы с вами снова увидимся, то ваши мнения не будут теми же!

– Никогда!

– Вы восхищаете меня, кузен Рене, – сказал старик, жадно прислушивавшийся к словам своего родственника. – Ах! Я вижу, что в вас есть истинное чувство справедливости и филантропии. Отчего я так медлил узнать вас? И, – продолжал старик с некоторым колебанием, – вы не думаете, как этот благородный иностранец, что я ошибся в правилах, которым учил этого несчастного?

– Нет, конечно. Разве можно сердиться на Сократа за то, что Алкивиад был нечестивым изменником.

– Слышите! Слышите! Но у Сократа был Платон. Отныне ты будешь моим Платоном. Слышите! – повторил старик, повертываясь к иностранцу, но последний был уже на пороге. Да и кто стал бы спорить с самым упрямым фанатизмом, фанатизмом неверия?

– Вы уходите, – воскликнул Дюма, – не дав мне поблагодарить вас, благословить за жизнь, которую вы вернули этому почтенному старику? Если когда-нибудь я смогу расплатиться… если когда-нибудь вам понадобится кровь Рене Дюма…

Произнося таким образом свои уверения, он дошел за иностранцем до дверей передней; там он остановил его на минуту, посмотрел назад, чтобы убедиться, что его не могли слышать, и обратился к нему вполголоса:

– Мне бы нужно было вернуться в Нанси; я не люблю терять свое время… Вы не думаете, сударь, что этот разбойник унес все деньги старого дурака?

– Разве, господин Дюма, Платон так говорил о Сократе?