Заноза для хирурга (СИ)

Все мои просьбы, которые в основном получается передавать через других коллег, выполняются моментально, кроме одной – прийти ко мне в кабинет. И через несколько дней я уже начинаю впадать в состояние, близкое к отчаянию. Конец месяца подойдёт – не успею заметить. Аня переведётся. И что я делать буду?

А потом объявляется Соболевский. Вижу его сообщение вечером, и тут же начинает сосать под ложечкой. Это не приглашение, не просьба, не требование. Он просто пишет, что свободен на следующий день. Ещё и промежуток временной указывает, со скольки до скольки! И в конце приписка: «Буду ждать, если вам нужен разговор».

Откуда только знает, что у меня выходной?

Надо идти сдаваться. Мне и правда нужен разговор. И совет.

Назавтра стою перед знакомой квартирой, как набедокуривший ребёнок, надеющийся спрятаться от наказания. И сбежать невозможно, и шаг вперёд сделать решимости не хватает. Наконец, заставляю себя нажать на кнопку звонка. Дверь распахивается спустя несколько секунд, и я с трудом поднимаю глаза.

– Здравствуйте, Герман Эдуардович.

– Добрый день, – Соболевский кивает и отходит в сторону, без слов приглашая войти, но я медлю.

– Что ж вы стоите, Никита Сергеевич? – Герман иронично смотрит на меня. – Проходите.

– Я…

– Давайте-давайте, не бойтесь, – хмыкает старик. – Вы ведь уже давно вышли из того возраста, когда вас можно было оттаскать за уши и всыпать ремня как следует.

– Я, наверное, скорее предпочёл бы этот вариант, – вздыхаю, переступая через порог, – чем узнавать, как вы сейчас обо мне думаете и что по этому поводу скажете.

– Ну, тогда снимайте штаны, – Герман прищуривается, заставив непроизвольно вздрогнуть и качнуться назад, а затем снисходительно фыркает: – Да шучу я, что вы так перепугались. Идите, садитесь. Пойду пока чай заварю.

Сглотнув в безуспешной попытке смочить пересохшее горло, прохожу в гостиную. Я не бывал в квартире Соболевского дальше коридора, когда однажды провожал его – после выставки, на которой мы были втроём. И в другой ситуации, наверное, не отказался бы рассмотреть картины, которыми увешаны стены. Но сейчас просто сажусь в одно из кресел, пытаясь справиться с собой.

Герман Эдуардович возвращается из кухни спустя пару минут, садится напротив меня. Мне бы сказать хоть что-то, но я не знаю, как завести разговор, и пауза затягивается.

– Никита Сергеевич, вы ведь сюда не молчать пришли, – Соболевский, видимо, решил не дожидаться, пока я соберусь с мыслями.

Качаю головой. Герман вздыхает.

– Я не смогу вам помочь, если вы будете сидеть тут виноватой статуей самому себе.

– А вы мне поможете? – я вскидываю на него глаза.

– Это зависит от того, в какую сторону повернёт наш с вами диалог, – пожимает плечами старик. – Вы ведь всё-таки явились, значит, ещё не всё потеряно.

– Я… не знаю, с чего начать.

– Начните с начала, – щурится Герман. – Например, с того, что именно вы сделали.

– Вам ведь Аня говорила… рассказывала, что произошло? – опускаю глаза, чувствуя, как начинают гореть уши.

– Аннушка мне, конечно, рассказывала, но я хотел бы услышать от вас те фразы, которые вы не постеснялись произнести тогда в кабинете.

Открываю рот, но сил на то, чтобы что-то сказать, не нахожу. После непродолжительного молчания Герман негромко говорит:

– То есть сказать такие слова одной женщине про другую женщину – причём, замечу, любимую женщину – вы смогли, а мне сейчас повторить не можете.

У меня уже горят не только уши, но и всё лицо. Этот разговор ещё хуже, чем я предполагал.

– Ну что ж, в таком случае, боюсь, нам с вами не о чем…

– Я сказал, что Аня спала со мной ради места первого ассистента на моих операциях, – выпаливаю, зажмурившись. – И что это был для неё прекрасный опыт, – на последнем слове голос срывается.

– И вы в самом деле так думаете? – мягко спрашивает меня Соболевский.

– Конечно, нет, – упираюсь локтями в колени, утыкаюсь горячим лбом в ладони и меня прорывает: – Я не хотел. Не хотел так говорить. Господи, как я ждал, что он выйдет. Когда он зашёл с ней в подъезд, думал только о том, что нет, не может такого быть, он уйдёт, ну пятнадцать минут, двадцать, но когда через час никого не было… Я сходил с ума от мысли, что она… там… с кем-то, не со мной. Меня трясло от ревности весь тот вечер, ночь, всё утро, а потом Марго, чёрт бы её побрал, заявилась ко мне в кабинет и начала рассказывать, как он искал Аню. Я… не мог смотреть на её самодовольство, просто не мог. Она знает про мой первый брак, знает, как всё закончилось, хоть и не все детали… и я… не выдержал бы очередного лицемерного сочувствия. А потом, когда Аня зашла, когда я понял, что она всё услышала, я не знал, что делать. Я и правда думал, что она мне изменила, – поднимаю взгляд на Германа. – Я должен был поговорить с ней. Должен был прислушаться. Должен был верить ей, а не кому-то ещё.

С трудом втягиваю воздух в лёгкие. Под веками жжёт, внутри как будто медленно отпускается сжатая до предела пружина. Закрываю глаза, потому что всё вокруг расплывается, дёргаными движениями вытираю выступившие слёзы.