Заноза Его Величества (СИ)

— Ты лжёшь, — подзывает он слугу, и когда тот наполняет только мой бокал, опять поднимает свой стакан с чем-то цвета свежеперемолотого фея, делает глоток, морщится, а потом только продолжает: — Нет, она лжёт. Барт никогда не взял бы то, что принадлежит мне.

«Так Его Святая Простота считает, что Барт просто трахал девчонку без разрешения?» — мурлычу я от счастья, глотая холодный, щекочущий нёбо напиток. Подозревает своего генерала в непослушании? Это потому такие муки на лице, что лучший друг взял без спроса самокат и сломал? Или что они с самокатом теперь лучшие друзья?

Но, отпив добрую половину своего искрящегося напитка, я ставлю на стол бокал и понимаю, что, глядя на меня, думает он не об этом. Не той головой. И только об одном: о легендарной, героической, годящейся войти в анналы истории, записи в летописи. И немедленно. Ведь теперь у него зуд доказать мне, что он очень даже и ничего. Что он очень даже и лучше всех, а не только Барта.

Извини, дорогой, у меня голова одна, но у девушек за это отвечает мозжечок. Поэтому девушку нужно сначала положить, а потом задавать вопросы, если не хочешь услышать «нет». А я мало того, что сижу, так и до этого ещё два часа просидела столбом, терпела, пока из меня сделают такую фря, чтобы не только у тебя слюнки текли. Поэтому меня мало положить, меня ещё бы и потрясти хорошенько, чтобы мозжечок правильно развернулся. Но из-за того, что ты где-то там прохлаждался, я причёску портить не намерена. «В общем, перетопчешься! Читай по глазам», — церемонно разбиваю я ложечкой скорлупу варёного яйца.

— Ты не передашь мне соль? — вывожу я Его Замешательство из эпохальной задумчивости.

— Да, соль, — ставит он передо мной солонку и дальше показывает рукой. — Хлеб. Варенье. Это, — заглядывает под крышку, — масло. В общем, я не знал, что там у вас едят на завтрак. Поэтому всего понемногу.

— Обычно я ем на завтрак упрямых тиранов. Разогреть, но не поджаривать. Но для тебя сделаю исключение, — подаю я ему нож и показываю на хлеб. И на масло. — Поджарю до хрустящей корочки.

— Это сделать мне? — округляет он глаза. Я уверенно киваю. Но он откладывает нож. Подзывает слугу. Но того я останавливаю царственным жестом.

— Ладно, сама. Всё сама, — уверенно распиливаю пополам булку. Густо намазываю обе половинки маслом. Щедро накладываю сверху варенья. — Держи! — протягиваю скептически поджавшему губы Величеству. — Вкусно! Ням-ням!

«Ну, не хочешь, как хочешь. Что я этому дикарю поясняю?» — пожимаю плечами, откусывая приличный кусок. Подхватываю с тарелки кружочек нарезки и тоже отправляю в рот. Не знаю, что такое обещанные в колбасе «каплуны», а ветчинка сносная. Запиваю шампанским. И облизываю с пальцев, оставшееся на них варенье, когда удивлённо наблюдающему за мной Величеству что-то сообщают на ухо.

— Приехал твой отец, — наклоняется он к столу.

— Супер! — прикрываю я рот салфеткой, когда коварные пузырьки вырываются обратно и встаю. — Я готова.

— Твои деньги, — сняв с подноса у так и стоящего рядом слуги, кидает Его Щедрость на стол звякнувший мешочек.

— На мелкие расходы? — растягиваю я верёвочку чтобы заглянуть внутрь. Кто-нибудь бы ещё проконсультировал как пользоваться этими медяшками. Да, ладно, по ходу разберусь. — Спасибо, Ваша Щедрость! — Привязываю я увесистый кошелёк к поясу. — И спасибо за завтрак!

— Катарина, — останавливает меня Георг, когда я уже развернулась уходить. И неожиданно оказывается так близко, схватив меня за руку, что я чуть не втыкаюсь носом в его грудь. — У тебя тут, — приподнимает он за подбородок мою голову и осторожно, подушечкой пальца вытирает верхнюю губу.

«Ну, удиви меня», — качаю я головой, когда, не сводя с меня глаз, он слизывает варенье.

— И правда вкусно. Сладко, — усмехается он, посасывая палец.

«Ну, сразил, сразил наповал. Вся мокрая. Вся теку», — отодвинув его, достаю я из ведёрка бутылку. Наливаю на два глотка. Осушаю залпом. Вытираю рот рукой, и вытащив из его рта, так и застрявший там палец, впиваюсь поцелуем в губы, пропахшие моим вареньем.

Он отзывается. Да куда он денется! Привлекает меня к себе, удерживая в руках лицо. Самозабвенно, неистово, яростно срывает этот поцелуй. Но, преодолевая его сопротивление, я отстраняюсь. Не хочу с тобой расставаться, пупсик, каюсь… но есть такое слово «надо».

— Вот это сладко, — усмехаюсь я.

И ухожу, зная, что он со мной всё равно не пойдёт. Присоединится позже, когда спадёт опухоль на его ширинке. Когда, может быть, допьёт, наконец свой овощной сок, вкус которого, травяной, сырой, скучный я уношу с собой, шагая по длинной аллее, в сопровождении вездесущей Фелисии.

— Ваш отец терпеть не может Его Величество, — шепчет она мне, семеня рядом. — Но он дал согласие на этот брак под давлением завещания, утверждённого Святой Церковью.

— А как он относится ко мне? — на ходу припудриваю я носик, размазываю остатки блеска по припухшим губам. Стираю румяна. Что за дурная привычка из меня Марфушеньку-Душеньку делать!

— С вами всегда было столько хлопот, — вздыхает она многозначительно.