Заноза Его Величества

— Ты едва дожил до неё, если честно, — тоже убираю за ухо его волосы. Целую в лоб. «Хватит, мой хороший. А то договоришься сейчас до того, о чём потом пожалеешь». — А знаешь, что? По-моему, этот утёс никуда не денется.

— Думаешь, он нас подождёт? — выглядывает он из-за моей головы в пропасть.

— Определённо. Наше «вместе» и «в один день» никуда не денется, — и я даже делаю шаг в сторону леса, даже ещё улыбаюсь, когда Георг вдруг оступается и начинает заваливаться назад.

Я вижу это как в замедленной съёмке: его испуганное лицо, беспомощно размахивающие в воздухе руки, и бездну у него за спиной.

Бездну, в мгновение ока, словно разверзнувшуюся у меня под ногами.

— Нет! — хватаю я его в ужасе и дёргаю за рубашку с такой силой, что он налетает на меня, и чуть не сбивает с ног. И обхватываю его поперёк туловища так крепко, что если эта пропасть и получит его, то теперь точно только вместе со мной. — Нет!

— Чёрт, мой бок! — сгибается он в сторону раны. А потом вдруг зажимает в сгибе локтя мою шею, подтягивая к себе. — Вижу не так уж легко ты готова со мной расстаться, — шепчет он. — Я пошутил, пошутил, глупенькая! Всё хорошо. Чёрт, моя нога! — снова сгибается он пополам, потому что получает от меня увесистый пинок.

— Орт, дебил! Орт, а не чёрт! — вырвавшись, размахиваюсь я, чтобы стукнуть его ещё раз, но вижу расплывающееся по рубашке кровавое пятно, пока он стоит согнувшись, и решаю его не добивать. Всё же столько лекарств в него вгрохала, в дурака. — Никогда больше так не делай! Слышишь? Никогда! — отталкиваю его руки. — Шутник доморощенный!

— Видела бы ты своё лицо, — кряхтит он то ли от боли, то ли от смеха.

— Хочешь увидеть своё, после того как я сейчас вцеплюсь в него ногтями? — просто трясёт меня от пережитого ужаса и от возмущения, что он так поступил. И как натурально у него получилось! Ведь я поверила! — Чёртов кретин! Я чуть не умерла от страха!

— Ортов кретин, — делает он мне ответное замечание, и хромая идёт к лошади. Останавливается, снова хватается за больной бок.

— А кто-то говорил, что это царапина для настоящего мужика, пустяки, — хмыкаю я, глядя как он морщится.

— Обещаю, как ты не сопротивляешься, а всё равно меня полюбишь, — равнодушно вытирает он о штаны окровавленную ладонь.

— Да, ладно! — восклицаю я, охренев от его неожиданного и такого самоуверенного заявления, что даже не сразу попадаю в стремя.

— Ты получила моё письмо и поехала, даже не задумавшись насколько тяжёлой может быть дорога.

— Это я точно погорячилась, не спорю, — неуклюже пытаюсь я забраться в седло.

— Рисковала жизнью. Рисковала всем, чтобы меня спасти. Теперь только ленивые не знают, что ты не Катарина, — подходит он, чтобы всё же мне помочь. И подсаживает.

— Да, надо было отдать тебя на растерзание этому доктору Франкенштейну, глядишь, раз на десятый и собрал бы из тебя что-то путное, а не просто использовал как подопытного кролика, — гордо возвышаюсь я над ним в седле.

— Я просил тебя вести себя осторожно, — подаёт он мне поводья.

— А я не просила тебя умирать, — не глядя на него, разбираюсь я с дурацкими кожаными ремешками. — А ты взял и чуть не окочурился. И письмо это дурацкое писать не просила.

— Хочешь сказать, что всё это ничего не значит? — накрывает он мои руки, заставляя посмотреть на себя.

— Дурак ты, Гош, — даже и не знаю, что ему на это ответить. — Нет, всё это точно ничего не значит.

— Ты не сможешь меня полюбить, потому что мы из разных миров? — не просто смотрит, пытает он меня взглядом.

— Нет, — уверенно качаю я головой.

— Потому что дома тебя кто-то ждёт?

— Нет.

— Есть кто-то, кого ты уже любишь?

— О, боги! — закатываю я глаза, а потом наклоняюсь, чтобы посмотреть Его Бестолковости в глаза. — Я не могу тебя полюбить, Гош, потому что я уже тебя люблю. Уже. Люблю.

— Даш, — кладёт он руку мне на шею, не давая отвернуться.

Но этот влажный взгляд больного щенка так мне не нравится, что инстинктивно заставляет всё сжаться внутри, предчувствуя, что сейчас будет больно.

— Прости меня, — выдыхает он, и моё сердце ухает вниз. — Ты права, я действительно сволочь. И зря я тебя сюда привёз. Зря спросил. И мне нельзя этого говорить. Но я всё же скажу, — медленно тщательно набирает он воздуха в грудь, пока моё сердце так же медленно поднимается и сдавливает горло… — Я люблю тебя.

…и снова ухает вниз. Да чёрт бы вас обоих побрал! И Гошку, и это дурацкое сердце.

— Ну, это я уже, скажем, слышала, — пытаюсь я если не разогнуться, то хотя бы выглядеть достаточно равнодушной, сохранить лицо.

— Нет, — не позволяет он, снова упираясь лбом. — Не слышала. Тебя, Даш. Тебя. Я люблю тебя. И ни с кем никогда тебя не спутаю.

И вот теперь он меня отпускает. Выдыхает. Рассматривает свои руки, словно не знает куда их деть.

— Гош! Гошенька! — зову я гаденьким ласковым голоском. Он обречённо поднимает он голову, уже зная, что я ведь ему это не прощу, вот это его «прости» и игры на моих нервах. — Какая ты всё же сволочь, Гош!

— Иди-ка сюда, — усмехается он, протягивая руку.

И я не успеваю не то, что возразить, даже охнуть, так ловко он стаскивает меня с коня.