Запад – Восток. Записки советского солдата 1987–1989 гг

«А как бы ты на их месте себя повел?» — спрашиваю я себя. И солдаты, проходящие срочную службу, далеко не ангелы. Да и служат офицеры в экстремальных условиях не один год. Жилищные условия у многих из них не ахти. После работы более пяти лет на одном месте начинается профессиональная деформация, а офицеры и прапорщики служили десять, пятнадцать, двадцать и более лет в экстремальных условиях. На Дальнем Востоке, куда после учебки я отправился продолжать службу, условия жизни офицеров были стократ хуже, чем на Украине. Снабжение отвратительное. Когда привозили молоко в гарнизонный магазин, это было событием для семей военнослужащих.

В армии должна быть дисциплина. А дисциплина без насилия невозможна. Это понятно. Но хотелось и человеческого отношения к себе. За два года я ни разу не был в отпуске дома. Ладно, допустим, не заслужил. И ни один офицер или прапорщик не поинтересовался моей жизнью, моими проблемами, моим настроением. А как этого иногда хотелось!

Конфликты

В нашей роте постепенно нарастала нервозность, возникали стычки между солдатами. Так называемые неуставные взаимоотношения в армии пресечь вообще невозможно. В мужском коллективе, состоящем из разных национальностей (в нашем 34-м «бронебойно-зажигательном» взводе служили русские, украинцы, эстонцы, татары, узбеки, азербайджанцы, грузины, казахи), постоянно находившемся под давлением, нервозность возрастала. Между задерганными, нервными солдатами возникали ссоры, стычки, драки. И хотя в учебке царил порядок, жесткий контроль, здесь не было старослужащих (кроме сержантов), — конфликты были.

Способствовало этому так называемое воспитание коллективом. Например, день наш заканчивался командой «Отбой». До этой команды прилечь и даже присесть на кровать запрещалось. И вся рота, более ста человек, за 45 секунд должна моментально лечь в свои кровати, готовыми ко сну.

Спальное помещение представляло собой достаточно большой квадрат, где в два яруса стояли близко расположенные друг к другу железные кровати со скрипящими, провисшими железными сетками. Площадь между кроватями была небольшой, что приводило к сутолоке и неразберихе. Четверо солдат мешали друг другу, пытаясь первыми нырнуть под одеяло. В случае же подъема с верхнего яруса прыгали на головы солдат, кровати которых были расположены на «первом этаже». Кстати, первоначально мы жили в очень старой казарме, которая отапливалась печами, находившимися тут же. В ней было сыро и зябко. Печи не прогревали большую площадь, несмотря на относительно теплую погоду. Спустя нескольких недель мы переселились в новую казарму на территории части.

— Три скрипа, и я поднимаю роту, — прикалывался один из сержантов. И конечно, рота поднималась и строилась. Это называлось — «сон-тренаж».

Служил в нашем взводе Митя Рабан из Ленинграда. Высокий, сгорбившийся, вечно тормозящий, нескладный, чем-то напоминавший динозавра. Ноги его были постоянно полусогнуты, на здоровенном мясистом носе держались очки в роговой оправе, неслабые линзы причудливо искажали Митин взгляд. Взгляд испуганного, сломленного придурка. Он не всегда мог сразу взобраться на свою койку (она находилась на втором уровне, то есть втором ярусе). Митя падал, сопел, и весь взвод или рота поднималась заново. «Чмо», «урод», «тварь» раздавалось из разных углов.

В строю его тыкали, пихали. Вано Маргарашвили, 120-килограммовый грузин, шептал Мите:

— Ты чмо, урод. Мэта п… рас — пэрвый клясс.

В глазах Мити был неописуемый ужас. Он готов был расплакаться, упасть в ноги, молить о пощаде, лишь бы его не трогали.

— Вано, братан, прости, — заискивающе смотрел он в глаза жирному грузину. А в этот момент узбек Рахимов и татарин Абдурахманов пинали его, пока не видели сержанты.

В армии мы все становились намного жестче, иначе не выжить. Этому способствовала обстановка. Злость и ярость. Сколько таких отвратительных сцен было за время моей службы. Ты становишься глух к жестокости. Насилие рассматривалось как само собой разумеющееся. Но жалости к таким людям у меня не было (как, впрочем, и злости), зачастую они сами были виноваты в том, что к ним так относились сослуживцы.

Митю пока спасала строгая дисциплина в части, иначе последствия могли быть для него куда плачевнее. Так постепенно появлялись в роте отверженные, их звали «чморями». Часто ими становились жители Москвы и Ленинграда. Почему? Возможно потому, что из-за более комфортных условий жизни в своих огромных мегаполисах они теряли человеческие и мужские качества. К сожалению, зачастую получается, что чем лучше материально живет человек, тем становится эгоистичней, жадней. Среди солдат ходила поговорка: «Ленинградцы, москвичи — п…расы, стукачи». Но это не значит, конечно, что все жители этих прекрасных русских городов — плохие люди.

Перед отправкой в армию мой отец, отслуживший в свое время три года где-то под Томском, дал мне совет: «Женя, старайся не конфликтовать, не дерись».