Западная Европа. 1917-й.

О националистах в этой связи следует сказать особо. Рост их влияния во Франции в 1917 г. был результатом войны и обострения внутренних противоречий в стране, с одной стороны, и ответом какой-то части французской буржуазии на революцию в России — с другой.

«Реакционная партия, — писал летом 1917 г. А. Барбюс, — предстает сейчас в новом обличье национализма. Все ошибки, все ужасные и опасные ошибки павших режимов и исчерпавших себя верований вновь возрождаются под этим названием… Национализм, — заключал он, — это милитаризм и война»^{257}.

Национализм был также отрицанием основных принципов буржуазной демократии.

Еще до войны французские «интегральные националисты» и их сторонники выступили страстными проповедниками монархизма, противниками буржуазно-демократических институтов. Войну они восприняли как подтверждение правильности своих убеждений. С войной «человеческая личность исчезла». ««Король-индивидуум» призван к анонимной жертве… это опрокидывает все ценности демократии», — писал в апреле 1915 г. Ж. Бенвиль^{258}.

Он с удовлетворением констатировал полтора с лишним года спустя, что в Европе наступили «сумерки либерализма» и погребены основные принципы habeas corpus (закон, гарантирующий личные свободы англичан). «Это не вызывает ни возмущения, ни удивления… — писал он. — Мы повсюду присутствуем при усилении идеи государства и принципа власти»^{259}.

Ш. Моррас, сам того не желая, вскрыл в одной из своих статей классовый смысл и суть подобных «философских» высказываний. «Страна, которая не имеет более Бастилии, чтобы ее разрушить, короля и его приближенных, чтобы их гильотинировать (т. е. страна, уже пережившая буржуазную революцию и стоящая перед пролетарской революцией. — К. К.), должна быть осмотрительна в применении принципов… которые ведут к ниспровержению и уравнению. В разгар войны нет ничего опаснее. Мы рискуем потерять все»^{260}.

Страх перед буржуазной демократией, которая представлялась ему ведущей «к ниспровержению и уравнению», побуждал лидера французских националистов в течение всей войны доказывать на страницах своей газеты преимущество монархического строя перед республиканским. Пользуясь явной благосклонностью военной цензуры, Моррас возлагал на республиканский строй ответственность за все неудачи, постигшие Францию в войне. Трудные времена, переживаемые страной, порождали у него надежду на возможность реставрации королевской власти. «Будущее Франции… я вижу в монархии, традиционной и наследственной, антипарламентской и децентрализованной», — безапелляционно «предрекал» он в ноябре 1917 г.^{261}

Выходя за узкие пределы Националистской лиги, подобные «идеи» распространялись и среди какой-то части французской интеллигенции. Любопытно, что Гонкуровскую премию в 1917 г. получило мало кому в настоящее время известное произведение А. Мальэрба «Le flamme au poing» («Пламя в кулаке»). Книга эта «переоценивала ценности» и говорила о том, что война возрождает Францию, порабощенную демократией^{262}.

Подобные высказывания Морраса и его единомышленников, равно как и процесс переоценки демократических ценностей какой-то частью французских буржуа и интеллигентов, еще не свидетельствовали, конечно, о готовности основных групп французской буржуазии полностью отказаться от буржуазно-демократических методов управления страной. Еще менее свидетельствовали они о готовности народных масс Франции с подобным отказом примириться. Однако этот рост националистических и антидемократических настроений во Франции 1917 г. будет правильно сравнить с трещиной в здании. Не заделанная вовремя, она грозит расшириться и привести к обвалу.

В 1917 г. французские сторонники буржуазной демократии не сумели противопоставить доводам своих противников единую и четкую программу действий. Они ратовали за усиление парламентского контроля и утверждали, что уничтожить парламент было бы безумием. Они выступали в защиту республиканского строя и подчас преувеличивали непосредственную опасность, грозившую ему от происков правых[19]. Летом 1917 г. была создана даже Республиканская лига, ставившая своей задачей «воспротивиться цезаристским проискам» реакции. Среди членов Лиги были депутаты парламента (в основном радикал-социалисты), а также некоторые известные писатели, в частности А. Франс и А. Барбюс. В ее программных документах содержался призыв прекратить «бесполезные избиения» (т. е. войну). Этого оказалось достаточно, чтобы правительство немедленно заняло враждебную позицию по отношению к Лиге. В значительную общественную силу Лига вырасти не смогла.

Однако, защищая демократические порядки, их сторонники в стране — многие из них во всяком случае — видели, что «осуществление подлинной демократии находится в разящем противоречии с потребностями войны»^{263}. Они видели и дефекты буржуазного парламентаризма, и падение авторитета парламента в массах, какие особенно четко выявила война и какие всячески подчеркивали их политические противники.