Западная Европа. 1917-й.

Но какого же правительства демократические партии (в первую очередь радикал-социалисты) и группы хотели? У них не было единого и четкого суждения об этом. Внутри каждой партии и группы имелись политические деятели, готовые поступиться на время войны своими демократическими убеждениями и склониться к выдвигаемому некоторыми правыми требованию создания «военного комитета», и были те, кто, наоборот, утверждал, что «демократической войной» против немецкого империализма может руководить лишь «демократическое правительство войны», тесно связанное с парламентом. Но сколько-нибудь конкретную программу действий такого правительства они наметить не могли. Показательна в этом отношении речь в палате депутатов видного члена партии радикал-социалистов Оганьера (18 сентября 1917 г.). Он рассуждал о «новых людях» и «новом духе», произносил общие фразы о республиканском режиме, который должен быть «режимом справедливости и права», и выдвинул лишь одно-единственное конкретное требование к «демократическому правительству войны» (если оно возникнет) — восстановить свободу печати^{266}.

Неспособность дать сколько-нибудь четкую характеристику и программу правительства, к созданию которого они призывали, была лишь одним из проявлений внутренней сумятицы, разброда в либеральном лагере. Французским радикал-социалистам, как и английским либералам, как и всем вообще приверженцам либерализма, было свойственно в 1917 г. ощущение непрочности окружающего мира и они с тревогой писали о «новом социальном укладе», который «рождается в огромном горниле войны»^{267}.

«В России вспыхнула революция, совершенная рабочим классом… Во Франции идет движение менее яростное, но аналогичное. Уже не раз на стенах воздвигнутого буржуазией здания появлялись трещины и нам казалось, что мы видим, как оно качается», — читаем мы в «Эвр»^{268}.

Как и их английских, и итальянских коллег, французских поборников политических свобод преследовала мысль о том, что идеи, исповедуемые ими, «не оказывают более влияния на массы. Солдаты перестали быть чувствительными к воинственной риторике литераторов… Крестьяне и рабочие не удовлетворяются более традиционным образом родины»^{269}. В растерянности они снова и снова констатировали, что «старые догмы терпят крах», старые принципы «опрокинуты и не заменены новыми». «Реально только производство материальных ценностей.

Все остальное — это туман. Туман — старые принципы… Туман и принципы завтрашнего дня. Прошлого уже нет. Будущего еще нет. Мы живем в неизвестности, полной мрака»^{270}. Это из письма той поры.

V

Осенью 1917 г. выяснилось, что урожай в этом году далеко не полностью удовлетворит потребность страны в хлебе. В палате депутатов ораторы заговорили «о грозящей катастрофе», газеты стали звать французов «покориться неизбежному»^{271}, т. е. голоду. Один депутат предложил даже выпекать хлеб с примесью… целлюлозы. Указание примешивать к муке до 20 % картофеля министр продовольствия Виолле дал префектам еще в августе 1917 г. Он ссылался при этом на рецепт, составленный неким аббатом еще в 1786 г.^{272}

Поздней осенью 1917 г. без хлеба действительно по нескольку дней оставались многие городские и сельские районы страны. Его нехватка еще острее, чем раньше, ощущалась в рабочих кварталах Парижа. Здесь, как и в провинции, множились вызванные этим бурные инциденты^{273}. Военное и экономическое истощение страны сказывалось все сильнее, стачки на военных предприятиях происходили все чаще, и 8 октября 1917 г. министр снабжения Л. Люшер заявил (на строго секретном заседании, конечно), что без финансовой, экономической, военной помощи Англии Франция войну продолжать не сможет^{274}.

В народных массах росла жажда мира, готовность за него бороться. Во Французской объединенной социалистической партии увеличивался удельный вес и усиливалось влияние ее левого, антивоенного, крыла. Рядовые члены партии все настойчивее проявляли недовольство социал-шовинистической позицией лидеров, и в сентябре 1917 г., когда формировался кабинет Пенлеве, лидеры партии сочли благоразумным впервые за все годы войны отказаться войти в правительство. Они тут же, однако, пообещали последнему свою поддержку, так что их фактический союз с ведущей войну буржуазией нарушен не был.

Антивоенные настроения охватывали и все более широкие круги французской интеллигенции. «Война — войне», — гласил девиз Республиканской ассоциации бывших фронтовиков (АРАК), созданной 2 ноября 1917 г. А. Барбюсом, П. Вайян-Кутюрье и Р. Лефевром.

Голоса в пользу мира раздавались теперь и в палате депутатов, и в буржуазной прессе. Даже в газетах, известных своей «воинственностью», таких, как «Виктуар», появлялись отдельные статьи, намекавшие на возможность заключения «выгодного» и «почетного» мира в результате переговоров.

Однако курс на «войну до победы» французскими правящими классами был взят. Во внутренней политике это означало курс на дальнейшее «завинчивание гаек».