Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. От романтизма до наших дней

На самом деле не все проблемы были окончательно решены, и уже в январе 1929 г. мы видим Витгенштейна в Кембридже. Мотив возвращения к философии созрел в марте 1928-го, во время конференции в Вене, собранной математиком-интуиционистом Л. Э. Брауэром (L. E. Brouwer). Кроме того, не забудем: 1) встречи Витгенштейна с членами Венского кружка, подробно описанные Вайсманом в книге «Витгенштейн и Венский кружок» (1967); 2) многократные переговоры с Рамсеем по поводу ревизии расселовских «Principia mathematica» и некоторых тезисов «Трактата», относящихся к основаниям логики и математики; 3) опыт работы с детьми в школе и анализ детского языка.

Так возникла новая теоретическая перспектива интерпретации языка, заявленная в работах: « Философские наблюдения» (1929—1930), «Философская грамматика» (1934), «Голубая и коричневая книги» (1935), «Замечания по основаниям математики» (1944), «О точности» (1951), наконец, «Философские исследования» в двух частях (1945— 1949), самое зрелое произведение Витгенштейна.

6. «ФИЛОСОФСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ» И ТЕОРИЯ ЯЗЫКОВЫХ ИГР

«Философские исследования» начинаются суровой критикой традиционных интерпретативных схем, рассматривающих язык как собрание имен, деноминатов и десигнатов объектов, названий вещей и лиц, объединенных логико-семантическим аппаратом со связками «есть», «или», «если, то» и т. д. Ясно, что задача понимания здесь сводится к даче объяснений посредством явных дефиниций. Такие «остенсивные» (ostentation — перефразировка) дефиниции постулируют серию актов и ментальных процессов, образующих переход от языка к реальности. Теории рафигурации (языкового изображения), логического атомизма и ментализма, как видим, тесно связаны.

На самом деле языковая игра в деноминацию вовсе не изначальна. Даже когда я указываю на вещь или человека, называя по имени: «это Мария», «это красное», — мой собеседник лишен определенности относительно качественных свойств указываемых объектов. Сообщая, что каждое слово этого языка что-то обозначает, мы не сообщаем ничего по существу, — пишет Витгенштейн в «Замечаниях по основаниям математики». — Полагают, что обучение языку состоит в наименовании предметов: людей, форм, цветов, болезненных состояний, настроений, чисел и т. д. Назвать их — словно прикрепить ярлык к вещи. Можно сказать, что так мы готовимся к употреблению слов. Так к чему же мы готовимся?

«Мы называем вещи и затем можем о них говорить, беседуя, можем ссылаться на них... В то время как способы действия с нашими предложениями многообразны. Подумай только об одних восклицаниях с их совершенно различными функциями. Воды! Прочь! Ой! На помощь! Прекрасно! Нет! [27]»[29]. Можно ли их назвать наименованиями предметов?

Языковых игр бесконечно много, как бесконечны способы использования слов, знаков, пропозиций. Множественность не есть что-то фиксированное, данное раз и навсегда. Одни игры рождаются, другие, старея, исчезают. Само слово «игра» указывает на факт, что язык, говорение, будучи типом активности, составляют часть жизни.

Попробуем оценить множественность лингвистических игр из следующих (и подобных им других) примеров:

«Отдавать приказы или выполнять их... Решать арифметические задачи... Переводить с одного языка на другой... Спрашивать, благодарить, проклинать, приветствовать, молить [23]»[30].

Интересно, как нынешние логики оценили бы такую структуру языка и множественность способов его употребления?

7. ПРОТИВ ЭССЕНЦИАЛИЗМА

Язык как активность есть часть жизни. Так редукционистская модель логического атомизма приходит в негодность. Понятие «языковой игры» введено не в целях «грядущей регламентации языка», а как указание на его альтернативные функции, которые посредством сходства и различия описывают и показывают употребление слов в контексте жизни, институтов и человеческого поведения.

Вместе с логическим атомизмом разбит вдребезги и ментализм, неиссякаемый источник недоразумений, порожденных магией остенсивной модели. Когда, по аналогии с миром физических объектов, мы не можем указать на «одно телесное действие, которое бы называлось указанием на форму (в отличие, скажем, от цвета), то мы говорим, что этим словам соответствует некая духовная деятельность. Там, где наш язык предполагает наличие тела, там склонны говорить о существовании духа [36]»[31].

Не принимает Витгенштейн и эссенциализм, усматривающий вечные субстанции. Идея кристальной чистоты логики также отвергнута. Вместо того чтобы искать сходное в том, что мы называем языком, «я говорю, что нет общего основания для употребления одного и того же слова, просто слова роднятся одно с другим множеством различных способов». Благодаря этому родству или родствам, мы и называем их «языками».