Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. От романтизма до наших дней

«Надеюсь, мне удалось решить проблему индукции... Решение было настолько плодотворным, что позволило мне решить большинство других философских проблем». Индукции нет, противоположная позиция ошибочна. Каким же путем пришел Поппер к такому выводу?

В прошлом термин «индукция» использовался двояко: а) индукция перечисления; б) индукция элиминации. Первая — индукция повторения, или перечисления, — должна бы обосновывать некое теоретическое обобщение. Малоценность такого способа рассуждения очевидна: любое число наблюдений лебедей белого цвета недостаточно для обобщения: «Все лебеди белые» (или что вероятность найти небелого лебедя мала). Таким же образом, сколько бы спектров атомов водорода мы ни наблюдали, нельзя сказать, что все спектры одного и того же рода. Следовательно, при помощи этой индукции ничего нельзя обосновать. С другой стороны, индукция посредством элиминации основана на методе вывода или опровержения ложных теорий. «На первый взгляд, — пишет Поппер, — этот тип индукции кажется весьма похожим на метод критической дискуссии, мной выдвигаемый, на деле же есть серьезное отличие. Бэкон и Милль, защитники этого метода, наивно верили, что, последовательно элиминируя ложные теории, можно оценить истинную. Но число оцениваемых теорий бесконечно, даже если в какой-то момент мы принимаем во внимание только часть из них. Тот факт, что для каждой проблемы существует бесконечное множество логически возможных решений, имеет ключевое значение для науки вообще, поэтому научные приключения и напоминают азартную игру. Там, где рутина, не может быть науки. Рискованные идеи и воображение в ней необходимы, как, разумеется, и суровый критический контроль.

Итак, индукция ничего не обосновывает, а методов, основанных на чистой рутине, не должно быть. Обычно думают, что от частных утверждений через упорядочение экспериментальных данных мы идем к универсальным суждениям, т. е. гипотезам и теориям. Но по причине неисчислимости первых любой из полученных таким образом выводов не будет логически безупречным.

Ситуацию неплохо прояснил Рассел. Один индюк заметил, что, как только он поселился на уютной ферме, корм стали давать ровно в девять утра. Как хороший индуктивист, он не поленился просчитать множество разных обстоятельств: в среду и пятницу, в жару и холод, в ненастье и в вёдро час кормежки оставался постоянным. Однако вывод: «Меня всегда кормят в девять утра» — опровергли в день сочельника, когда важную птицу, ожидавшую гарантированный завтрак, отнесли поварам в разделочную.

Посмотрим на проблему с другой стороны. Основа индукции — или аналитическое утверждение (т. е. тавтология), или синтетическое утверждение (т. е. эмпирическое). Значит, если бы принцип индукции был чисто логическим, не было бы никакой проблемы индукции, ибо все индуктивные выводы были бы логическими трансформациями выводов дедуктивной логики. Может ли быть принцип универсально-синтетическим утверждением? Если мы видим его истинность в опыте, возникают те же проблемы, что и вначале. Для его обоснования мы должны применить индуктивные выводы, а для оправдания последних нам придется принять индуктивный принцип более высокого порядка и т. д. Таким образом, любая попытка как-то обосновать индуктивный принцип на опыте проваливается, втягивая исследователя в бесконечный регресс.

4. РАЗУМ - НЕ TABULA RASA

Другое предубеждение индуктивистского толка состоит в том, что голова ученого должна быть свободной от предположений, гипотез, подозрений, короче, идеальный ум — tabula rasa, в котором отражается Книга природы. Такую позицию Поппер назвал «философским мифом обсерватизма». Но наш ум скорее напоминает доску, испещренную знаками традиции, культурной эволюции. Наблюдение всегда направляется теоретическими ожиданиями, что легко проверить. Прошу, обращается Поппер к слушателям, понаблюдать здесь и сейчас. И кто- то непременно спросит: «А что именно надо наблюдать?» В этом вопросе — удача эксперимента. Чарльз Дарвин заметил: «Странно, но никто не видит, что любое наблюдение не может не быть "за" или "против" какой-то теории». Нечто, подлежащее наблюдению или доказательству, — это гипотезы (идеи, теории), изобретаемые для решения какой-то проблемы. Никто не взвешивает тела, не описывает форму, не рассчитывает расстояние до центра Луны, не считает песчинки всех пустынь и всех пляжей. Оно и понятно, ведь это никого не интересует, ибо наша культурная память нацелена на другое.

Ум, очищенный от предрассудков, будет пустым, а не девственным, как ожидают некоторые. «Наблюдения чистого, лишенного теоретического компонента, просто не существует. Все наблюдения, особенно экспериментальные, выполнены в свете той или иной теории». Даже животное рождается со множеством подсознательных ожиданий, что вообще-то говоря соответствует своего рода гипотетическому знанию. Врожденным посылкам нельзя доверяться: утрата иллюзий порождает проблемы, ведущие к росту знания через коррекцию и модификацию предыдущих сведений.