Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. От романтизма до наших дней

Куайн, анализируя различные попытки замены суждения второго класса суждениями первого класса, приходит к выводу о неудовлетворительности этих попыток, поскольку они подразумевают круг в доказательстве, т. е. предполагают очевидным то, что еще предстоит доказать. Можно свести аналитическое суждение второго класса: «Ни один из холостяков не женат» — к пропозиции типа: «Ни один неженатый человек не женат» посредством дефиниции: «Холостяк есть неженатый человек». Однако, спрашивает Куайн, каким образом мы приходим к такой дефиниции, т. е. как можно отождествить «холостяка» с «неженатым человеком»? Кто и как это сделал?

Конечно, можно прибегнуть к близлежащему словарю и принять его лексикографическую формулировку. Но это означало бы надевать хомут с хвоста. Лексикография — эмпирическая наука, и если она отождествляет «холостяка» с «неженатым человеком», то лишь поскольку верит в синонимическую связь этих двух лингвистических форм. Однако предполагаемая синонимия должна быть еще доказана и уточнена лингвистическими способами использования. «С момента, когда установлено, что дефиниция не есть лексикографическая регистрация синонимии, ее нельзя принять в качестве обоснования», — полагает Куайн. То же самое справедливо для экспликативных дефиниций, цель которых — выявить очищенный смысл. Такая экспликация, даже если она не есть простая и чистая «регистрация предсуществующей синонимии definiens и definiendum (определяющего и того, что следует определить), основывается все же на других предсуществующих синонимиях». Конечно, есть чистые дефиниции, эксплицитные конвенции, вводящие новые символы в целях сокращения. «Это очевидный случай синонимии, — пишет Куайн, — созданной для дефиниции. И если бы все виды синонимии были такими же понятными! Однако во всех прочих случаях дефиниция опирается на синонимию, вместо того чтобы сначала объяснить ее».

Таким образом, понятие синонимии пока не удается прояснить надлежащим и убедительным образом, как и понятие аналитичности. Отсюда следует, что все, кажущееся понятным как априори, на деле не очевидно, и между аналитическими и синтетическими суждениями нет четко обозначенной разделительной линии. Верить, что таковая существует, значит, по сути, разделять «внеэмпирическую догму эмпириков, что является метафизическим моментом веры».

2.3. Критика редукционизма и методологический холизм

Вторая догма эмпиризма, связанная с первой, называется радикальным редукционизмом. Эта догма утверждает, что «каждое осмысленное суждение переводимо в суждение (истинное или ложное) о непосредственном опыте». Радикальный редукционизм в такой формулировке по существу приравнивается к теории верификации, согласно которой смысл суждения состоит в методе, с помощью которого мы нечто утверждаем или оспариваем. Локк и Юм, комментирует Куайн, требовали, чтобы каждая идея была связана с чувственным источником. И Карнап в работе «Логическая конструкция мира» пытался определить язык на основе чувственных данных и показать, как в них можно перевести любой дискурс — предложение за предложением.

Догма редукционизма исходит из посылки, что любое синтетическое суждение ассоциировано в одну- единственную сферу возможных сенсорных данных, и из того убеждения, что любую пропозицию, взятую изолированно от других, можно подтвердить или опровергнуть. Эмпиризм переходит от идей к словам, или, словами Фреге, от слов к пропозициям. Этот путь ведет все дальше — от пропозиций к концептуальным схемам. И все потому, продолжает Куайн, что наши суждения о внешнем мире подлежат суду чувственного опыта не по отдельности, а все вместе. Другими словами, «единство меры эмпирической осмысленности дает сама наука в ее глобальности».

Такая холистская позиция уже была высказана Пьером Дюгемом в 1906 г. в книге «Физическая теория, ее цель и строение». Сегодня она носит название «тезиса Дюгема—Куайна». «Все наши познания и убеждения, — пишет Куайн, — от самых неожиданных вопросов географии и истории до наиболее глубоких законов атомной физики, чистой математики и логики — вся созданная человеком конструкция касается опыта лишь по периферии. Или, если воспользоваться другим образом, наука в ее глобальности похожа на силовое поле, крайние точки которого образуют опыт.