Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. От романтизма до наших дней

Только в вере начинается подлинная конечная экзистенция, увиденная философом как встреча единичной личности и уникально единого Бога. Смыслу веры посвящена блестящая работа «Страх и трепет» (1843). Вера выводит за пределы этического идеала жизни. Символом веры Кьеркегор считает Авраама. Но откуда уверенность Авраама, что именно Бог приказал ему убить собственного сына? В этом примере очевидна парадоксальность веры, граничащей с готовностью пожертвовать самым дорогим, и морального долга, призывающего любить собственное чадо. Конфликт двух императивов ставит верующего перед трагическим выбором.

Вера есть парадокс и страх перед лицом Бога как бесконечной возможности. «В страхе открывается возможность свободы». Страх формирует «ученика возможности» и «рыцаря веры». Идею религиозной майевтики анализирует Кьеркегор в эссе «Философские крохи» («Philosophiske smuler») (1844). «Моральной болезнью» он называет отчаяние, спасение от которого дает вера.

Наконец, нельзя пройти мимо его «Дневника» (1833—1855) — пять тысяч страниц двадцати томов посмертного издания. «Интимность и искренность, широта сфер, куда только может проникнуть дух, глубокий анализ внутреннего человека и взволнованный стиль — все это сближает "Дневник" Кьеркегора с "Исповедью" Августина», — заметил Корнелио Фабро.

Личность и Бог, отношение Единичного к Всевышнему — единственная тема главного сочинения философа, его настоящей теологической автобиографии. «Христианства здесь больше нет. Но, если бы захотелось вновь заговорить о нем и обрести его, следовало бы разорвать сердце поэта, и этот поэт — я». «Христианский поэт, веривший не в себя, а только в Бога», наконец достиг, чего желал: борьба закончена, школа страдания сделала его свободным. «Укрощенный суровейшей из школ, я получил право быть откровенным до дерзости».

5.3. «Смехотворное обоснование» гегелевской системы

Итак, мы перед дерзкой попыткой Кьеркегора, во имя реальности Единичного, торпедировать спекулятивную философию в лице самого могучего ее представителя — Гегеля. «Экзистенция, — пишет датский Сократ, — соотносится с реальностью Единичного (о "synolos" говорил еще Аристотель): она, оставаясь в стороне, не совпадает с понятием... Конкретный человек лишен концептуальной экзистенции». Но философию интересуют только понятия, ей ни к чему конкретные существа, «Я» и «Ты» в своей неповторимости и незаменимости. «Synolos» — точка, опираясь на которую, Кьеркегор атакует «системы» замкнутого доктринерского типа. «Если бы я мог заказать эпитафию на свою могилу, то не желал бы ничего другого, кроме надписи: "Этот Одиночка". Жаль, что эту категорию сегодня никто не понимает... Как у Единичного, в условиях, когда вокруг — система на системе, моей системой стало: о системе более не упоминать».

О большинстве философов можно сказать, что они уподобляются умнику, который, «соорудив помпезную крепость, сам удалился отдыхать в уютный амбар. Отчего ж они не хотят жить в построенных ими монолитах- системах? Этот вопрос есть одновременно обвинение». Обвинение прежде всего гегелевской системе с ее претензией на всеохват и всепонимание: ведь любое событие необходимо. Но когда экзистенцию и все человеческое пытаются запрятать в клетку системы, результат, по мнению Кьеркегора, получается комический. Комичной выглядит и фигура Гегеля.

Против всех, кто с невыносимой серьезностью уверяет, что все постиг, что непонятны только ложь и всякие пустяки, «я поднимаю знамя шутки и иронии». Соревнуясь с Шопенгауэром, датский философ клеймит Гегеля: «Гегельянство — это блестящий дух разложения», «самая отвратительная из всех форм либертинажа», «И до Гегеля мало ли было философов, пытавшихся объяснить историю. Провидение лишь улыбалось, глядя на эти попытки. Но Гегель! Как тут обойтись без гомеровского языка? Сколько раз он заставил всех богов расхохотаться! Жалкий профессоришка, ему привиделось, будто он открыл всеобщую необходимость... одна и та же музыка и шарманщик: слушайте, дескать, боги Олимпа!»

Притязая взирать на все мирское глазами Творца, всеведущий Гегель забыл самую малость — человека и его экзистенциальную реальность. Систематическая философия на деле смехотворна в основании: говорит об Абсолюте, потеряв из виду человеческое существование. «Ворона и сыр, выпавший изо рта в момент приступа красноречия», — таков безжалостный приговор идеалистической доктрине, занявшейся самолюбованием после потери главного предмета.