Западня

Я чуть не рассмеялась. Но продолжаю серьезно.

– А у меня была сестра. Ее звали Анна.

Норберт чуть приподнимает кустистые брови.

– Почему была? – спрашивает он.

– Анна мертва. Ее убили.

– Господи! Когда это произошло?

– Да уже давно. Этим летом исполнилось двенадцать лет.

– Merde!

– Да.

– Дело раскрыли?

– Нет. – говорю я и чувствую комок в горле. – Нет.

– Putain! – почти шепчет Норберт. – Плохо.

Какое-то время мы молчим.

– Почему ты мне об этом никогда не рассказывала?

– Не люблю об этом говорить, – отвечаю я. – У меня как-то не очень получается. Изливать душу. Наверное, еще и поэтому никак не могу это толком пережить. Знаешь, у меня по-другому это функционирует – избавиться от переживаний. Для этого мне нужно описать события. Собственно, этим я сейчас и занимаюсь.

Норберт долго молчит. Потом кивает.

– Понимаю.

И тут он начинает развивать бурную деятельность. Ищет в кухонном шкафу штопор, находит, откупоривает бутылку, которую принес, разливает вино по бокалам. У меня камень падает с сердца, камень весом в несколько тонн.

…Спустя час, после многих сказанных слов, трех эспрессо, бутылки чудесного французского розового и трех четвертей бутылки виски мы сидим за кухонным столом и корчимся от смеха. Норберт как минимум в десятый раз рассказывает историю о том, как однажды в баре он с одним толстым, приятно неопрятным гессенским политиком назюзюкался до такой степени, что был застигнут двумя полицейским на месте преступления, когда пытался открыть своим ключом от машины чужой «Порш», который тоже был красного цвета и стоял совсем рядом с его помятым «Гольфом». И слушая эту историю, я снова смеюсь, как в первый раз.

Я еще продолжаю смеяться, а Норберт уже переходит к рассказу о том, как я на банкете по случаю его пятидесятилетия пошла вразнос, как только приглашенная группа дерзнула исполнить битловскую песню «All you need is love». События того вечера я помню смутно, это был очень хороший вечер, вскоре после смерти Анны, это было странное время, промежуток между первоначальным шоком и постигшей меня окончательной катастрофой, от которой я долго не могла оправиться, впрочем, продолжая кое-как функционировать.

Мы с Норбертом были тогда едва знакомы, я только что перешла в его издательство, и он понятия не имел о моих обстоятельствах. Понятия не имел, что у меня вообще была сестра. Помню, что пила тогда просекко, а не антидепрессанты, танцевала с Марком, с которым была обручена, и больше не испытывала к нему никаких чувств, как ни заставляла себя. Помню, что была в белом, как и предписывал дресс-код в пригласительном билете, хотя вообще-то до того обычно носила черное. Помню, как думала тогда, что смогу жить такой жизнью: праздновать праздники, пить просекко, танцевать и исполнять невинные желания своих эксцентричных друзей. И помню, как это настигло меня прямо на танцполе, когда я танцевала с Марком, это землетрясение, прямо с первыми тактами – love, love, love. Помню, как реальность вдруг исчезла в ненасытной черной воронке и я оказалась снова один на один с моим ужасом: кровь, Анна и кровь, я начала хватать ртом воздух, пытаясь вырваться из обступившей меня черноты, но песня держала крепко, не отпускала, я таращила глаза, пытаясь выхватить хоть клочок реальности, карабкалась изо всех сил, а люди вокруг подпевали, я хватала ртом воздух, прекратите, прекратите, беззвучно кричала я, а люди вокруг продолжали петь, не слыша меня, All you need is love, la-da-da-da-da, и тогда я и вправду закричала изо всех сил. Прекратите, прекратите, прекратите! – кричала я так, что горело горло, до тех пор, пока люди вокруг меня вдруг перестали петь, перестали танцевать, стали смотреть на меня, даже сбитые с толку музыканты перестали играть, все смотрели, как я визжу на танцполе. Прекратите, прекратите, прекратите! Все еще в страшной черной воронке, там, в доме Анны, беспомощная, одинокая, и рука Марка и его шепот: Тихо-тихо, успокойся, все окей, и его громкий голос: Извините, моя невеста просто немножко выпила лишнего, позвольте, простите, разрешите пройти…

Норберт корчится от смеха, вспоминая эту историю. Он понятия не имеет, что тогда на самом деле произошло, думает, я просто напилась до полусмерти и к тому же у меня какое-то непонятное подсознательное отвращение к Beatles.

Я никому не рассказываю, что случилось с Анной, и тогда тоже никому не рассказывала. Получается, сегодня вокруг меня нет ни одного человека, который знал бы, что у меня была сестра и что с ней случилось, за исключением, конечно, родителей. Никаких старых друзей, никаких одноклассников, общих знакомых. Для всех, с кем я общаюсь, никакой Анны и не было.