Западня

Знаменитая писательница, тридцати восьми лет, застрелила во время интервью журналиста, пятидесяти трех лет.

У Ленцена алиби. Ленцен невиновен. Мне нужно время, чтобы к этому привыкнуть.

– Может, родителям, – говорит он.

– Что?

– Может, позвонить вашим родителям. Чтобы не оставлять вас одну.

– Нет, только не родителям. У меня с родителями… Мы с ними…

Не знаю, как закончить фразу.

– Мы нечасто общаемся, – наконец формулирую я, хотя это не соответствует действительности и вообще я хотела сказать совсем другое.

– Странно, – говорит Ленцен.

Его загорелые руки лежат на моем кухонном столе, и я чувствую странную потребность потрогать их. С трудом отвожу взгляд от рук Ленцена. Встречаю взгляд его светлых глаз.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я, когда до меня, словно сквозь плотную мембрану, доходит смысл сказанного им.

– Ну, вы сказали, что у вас убили сестру. Я, конечно, не специалист, но считается нормальным, что такие удары судьбы сплачивают семью, а не разрушают.

Пожимаю плечами. Слово «нормальный» вообще имеет другое значение в моем мире.

– У нас получилось наоборот, – наконец говорю я.

Ему все равно, а мне стало легче, когда это сказала. Моих родителей я не интересую, их не интересуют мои книги, им даже плевать на то, что я собираюсь купить им дом побольше. Единственное, что их интересует, это их мертвая дочь.

Ленцен вздыхает.

– Я должен сознаться, Линда, – говорит он.

По телу у меня бегут мурашки.

– Я был с вами не до конца честен, это касается того, что предшествовало интервью.

Я тяжело сглатываю подступивший к горлу комок, не в силах вымолвить ни слова.

– Я знал о вашей сестре.

У меня останавливается дыхание.

– Что? – хриплю я.

– Это не то, что вы подумали, – быстро говорит Ленцен и предостерегающе поднимает руку. – Готовясь к интервью, я наткнулся на это дело. Очень удивился, что никто до меня его не раскопал, но интернет в те времена был не тот, что сейчас, в сети оказалось не так много документов.

Я не понимала, к чему он клонит.

– Словом, у меня была информация по делу вашей сестры. Ужасная история. Я понимаю вас, Линда. Такое нелегко пережить.

– Но вы вели себя так, будто не знали, что у меня была сестра.

– Я журналист, Линда. Естественно, я не стал сразу выкладывать все карты на стол, мне было интересно сначала послушать, что вы скажете. Поставьте себя на мое место. Одна из главных подозреваемых в давнем убийстве пишет книгу, в которой описывает все в мельчайших подробностях. Это же сенсация! Но если бы я знал, что вы так… – он запинается, – что для вас это так болезненно, то я бы…

Смысл его слов не сразу дошел до меня.

– Одна из главных подозреваемых? – еле слышно переспрашиваю я.

Ленцен удивленно смотрит на меня.

– Но я никогда не была под подозрением, – говорю я.

– Ну… – тянет Ленцен, словно не зная, как быть. – Считается, что тот, кто нашел труп, автоматически становится одним из главных подозреваемых, это всегда так, не только в вашем случае.

Я проглатываю подступивший к горлу комок так, что слышно по всей кухне.

– Что вам известно? – спрашиваю я.

Ленцен отводит взгляд.

– Не уверен, что следует…

– Что вам известно? С кем вы говорили? – кричу я. – Я имею право это знать!

Ленцен вздрагивает.

– Прошу вас! – уже тише умоляю я.

– Ну, хорошо, – говорит он. – Я разговаривал с полицейскими, которые расследовали то дело. Долгое время вы были у них главной подозреваемой. А вы что, не знали?

– С какими полицейскими? – спрашиваю я.

– Не знаю, могу ли я называть фамилии, – начинает юлить Ленцен. – Разве это так важно?

Перед внутренним взором возникает лицо с глазами разного цвета, один – зеленый, другой карий. Нет, этого не может быть!

– Нет, – говорю я. – Это не важно.

Мне жарко, воздух наэлектризован до предела. Скорей бы пошел дождь, но его все нет. Гроза прошла стороной и разразилась в другом месте. Слышно только, как ветер свистит снаружи.

– Совершенно ясно, что вы невиновны, – говорит Ленцен. – Против вас нечего предъявить. И у вас нет мотива.

У меня не умещается в голове: мы тут сидим и обсуждаем, виновна я или нет.

– К тому же то, что вы не выходите из дома, это еще ничего не значит, – добавляет Ленцен.

– Что?

От ужаса у меня похолодели ноги.

– Какое это имеет значение?

– Естественно, никакого, – быстро говорит Ленцен.

– И все-таки?

– Ну, я же только что сказал.

– Ничего вы не сказали.

– Ну, некоторые полицейские, которые расследовали убийство вашей сестры, считают, что ваш… ваше затворничество, ну, чем-то… чем-то вроде искупления вины.

– Мое затворничество?

Мой голос дрожит от бешенства и отчаяния, и я ничего не могу с этим поделать.

– Я не удалилась от мира добровольно, я больна!

– Я же просто пересказал вам чужую точку зрения, сам я так не считаю. Но некоторые люди не верят в вашу странную болезнь, они трактуют ваше затворничество как покаяние убийцы. Считают, что этой изоляцией вы сами наказываете себя за преступление.

У меня кружится голова.