Западня

Поначалу никто и не заметил, что я перестала выходить из дома. Линда звонит, Линда пишет электронные письма, а если кто предлагал встретиться, то ведь у нас у всех столько дел. Время от времени издательство предлагало выступить перед читателями, я отвечала: нет. Друзья женились или умирали, меня приглашали прийти, я отвечала: нет. Получала премии, приглашали на церемонии вручения, я отвечала: нет. И так все шло. А когда поползли слухи о моей таинственной болезни, мне это даже понравилось. До этого я время от времени пыталась пересилить себя. Открывала дверь, пыталась переступить порог, страдала от очередной неудачи. Но эта таинственная болезнь, целиком выдуманная, а потом и растиражированная лживыми газетчиками, сделала меня свободной ото всех обязательств. Приглашения прекратились. Из персоны асоциальной и заносчивой я превратилась вдруг в человека в худшем случае несчастного, вызывающего жалость, а в лучшем – в образец мужества и стойкости. Своей литературной карьерой я наполовину обязана этому образу. Линда Конраде, которая не выходит из дома из-за загадочной болезни, продается куда лучше, чем обычная Линда Конраде из плоти и крови, с которой любой читатель может встретиться на презентации книги, пожать руку и поговорить. Так что я не опровергала слухов. Зачем? И к тому же мне не улыбалось рассказывать всем о панических атаках, которые сделали меня такой «загадочной».

И вот, наконец, я захлопнула эту волшебную сказку, которую листала все эти одиннадцать лет и которая поглотила меня. Сижу в такси. Еду по ночной дороге. Лбом прижалась к стеклу. Жадно впитываю все, что вижу. Все, что есть в этом мире. Все.

Чуть поднимаю глаза. Ночное небо похоже на чернильно-черный занавес, перед которым подкрашенные розовым облака – словно процессия танцоров и акробатов. Тут и там мерцают звезды. Реальный мир куда таинственней и непостижимей, чем я его помнила. У меня кружится голова от тех бесконечных возможностей, что открываются передо мной.

Я едва могу выдержать это буйное, беспокойное чувство, которое ширится в моей груди, и я узнаю его, это – свобода.

Снаружи темно, но фонари, встречные машины, скорость, движение, жизнь – все это полностью захватывает меня. Мы приближаемся к городу, движение становится плотнее, улицы, несмотря на поздний час, на удивление оживленные. Я на сафари, и каждый прохожий для меня как экзотическое животное. У меня такое чувство, что я никогда в жизни не видела ничего подобного. Вот мамаша с ребенком в «кенгурятнике» на животе, она идет, а блестящие ножки малыша медленно раскачиваются в такт ее шагам. А там – пожилая пара, под ручку, неторопливая, вспоминаю о родителях и быстро отвожу взгляд. А вот стая молодых зверят, их пять, нет, шесть, с опущенными головами, уткнувшиеся в свои мобильные телефоны, они быстро идут не глядя куда, самозабвенно перебирая пальцами по экранам. Эти юноши и девушки были совсем маленькими детьми, когда я была тут последний раз. Я узнаю́ город, и в то же время не узнаю. Мне известно, что теперь кругом все сетевое – супермаркеты, дешевые магазины, фастфуд, книжные лавки кофейни, знаю, я читала об этом в газетах. Но никогда не видела собственными глазами. Все так знакомо, и все так иначе, словно смотрю кино о моей прежней жизни, но на каком-то странном выдуманном языке, которого не понимаю.

Такси резко останавливается, и я вздрагиваю. Мы в жилом районе на окраине. Милые домики, ухоженные палисадники, подъездные дорожки. Будь сегодня воскресенье, из окон большинства гостиных доносилась бы музыка в конце очередной серии «Места преступления».

– Приехали, – сухо говорит водитель. – Двадцать шесть двадцать.

Достаю из кармана пачку купюр. Я отвыкла от денег, последние годы все покупала через интернет и платила картой. Нахожу двадцатку и десятку. Так приятно держать в руках настоящие деньги. Протягиваю водителю. «Сдачи не надо».

Я бы еще чуть-чуть посидела, оттягивая предстоящее. Но сегодня я зашла уже слишком далеко, чтобы отступать. Открываю дверь, подавив мгновенное желание тут же ее захлопнуть, и, несмотря на головную боль, беру себя в руки, выхожу из машины и иду на неверных ногах к двери дома под номером одиннадцать, точно такого же, как под номером девять и тринадцать, стараясь не обращать внимания на чувство, которое нахлынуло на меня, когда я услышала до боли знакомый звук собственных шагов по гравиевой дорожке. Открываю калитку, вздрагиваю, когда зажигается фонарь, освещающий дорогу и возвещающий о моем приходе. Замечаю движение в окне за шторами, черт, мне нужно время, мне нужно собраться, прежде чем нажму кнопку звонка. Глубоко вдыхаю. Сосредоточиваюсь. Поднимаюсь по трем ступенькам крыльца, подношу палец к звонку, и, прежде чем успеваю нажать на кнопку, дверь отворяется.

– Линда, – говорит мужчина в дверях.

– Папа, – говорю я.