Западня

Вдобавок ко всему меня постоянно мучили депрессии и ночные кошмары. В ночь с пятницы на субботу я почти не спал, орал, вновь и вновь переживая запредельный, мертвящий ужас.

То мне снилось, что я выпрыгиваю из балкона девятого этажа, но, не долетев до асфальта, останавливаюсь в полете, и меня словно какая-то сила тянет обратно, в черный зев ЕЁ квартиры. Я смотрел наверх и видел её склоненное чудовищное лицо, пустые бельма её глаз и осознавал, что эта сила — это её длинные живые змеи-волосы, опутывавшие меня с ног до головы в густой, удушающий кокон.

То — мертвецы, которых я видел в ЕЁ сети — живые скелеты, кожа да кости. Желтый пергамент кожи, впавшие глаза в черных кругах, желтые ломкие осколки зубов из ощеренных пастей, загребущие руки с длинными грязными нестриженными ногтями. Они приходили за мной и вели к НЕЙ — бледной и мертвой Королеве в венце из древнего, тусклого, мертвого золота, с глазами-бельмами и кишащим ковром змей на голове.

То на похоронах Леши я открывал гроб, а оттуда вылезали сотни жирных волосатых пауков и набрасывались на меня… Всех снов не перечесть.

С женой скоро расстались. Я оставил ей квартиру, сам стал снимать. Нигде долго не задерживался, стараясь менять место жительства каждые три-четыре месяца. Меня не оставляла мания преследования.

Очень скоро я понял, что работать не смогу. Часто, в университетской аудитории, я прямо на лекции замирал и подолгу не мог произнести ни слова. Читать не мог, писать — тем более — в глазах то и дел темнело, руки время от времени тряслись, как у алкоголика. Я ушел с работы и жил на те деньги, что ещё остались с продажи квартиры. Это позволяло мне худо-бедно сводить концы с концами.

В это время я полюбил молчание и одиночество. Когда становилось совсем невыносимо, я уходил в лес, на реку, в какое-нибудь глухое и безлюдное место и, убедившись, что никого нет, просто дико орал, бился головой о дерево. Но выбить мысли о НЕЙ, лютый ужас и одновременно противоестественную жажду вновь соединиться с НЕЙ — не мог.

В зеркале я видел её ЛИЦО — я перестал пользоваться зеркалами, оброс. Ходил как леший.

Все зеркала я занавешивал тканью, как и телевизоры и другие подобные вещи. Спал со включенным светом.

Чтобы окончательно не сойти с ума, пристрастился к охоте. Удивительное дело, как она пришлась мне по душе! Надо сказать, что на сборах, на военке, я неплохо стрелял. Но занявшись серьезно охотой, я с удивлением заметил, что стрелять стал идеально, без промаха. Какое-то звериное чутье проснулось во мне. Я мог подстрелить зайца на бегу или птицу, почти не целясь. Про себя я называл это «синдромом Вильгельма Телля», только в отличие от Телля, мне доставляло удовольствие не просто попадать в цель, а убивать. Сначала мои новые друзья — прозвавшие меня «Молчун», а потом «Дед» — за длинную с проседью бороду — оценили это. Но даже их повергло в ужас, когда я, ранив зайца, хладнокровно добил его прикладом, оставив от него только кровавую кашицу.

Я становился зверем, я сходил с ума.

На охоте я пристрастился к выпивке. Вскоре эта страсть так возобладала надо мною, что и охоту я забросил. Да и друзья стали бояться со мной ходить — мало ли, пальну ещё в них.

Тогда мне пришла в голову мысль — на оставшиеся ещё у меня деньги накупить выпивки, допиться до смерти и умереть. Такая смерть мне казалась лучше, чем повиснуть в петле. Почему-то просто застрелиться из охотничьего ружья мысль мне не приходила.

Я не знаю, сколько точно времени я пил. Вся комната была завалена батареями бутылок и раньше, наверное, я бы от такого количества спиртного умер, но теперь ничего меня не брало. Смерть не купилась на мой трюк.

И когда я был близок к отчаянию — все деньги к тому времени вышли — раздался звонок в дверь. Я сразу понял, что мое время пришло.

2.

В прокуренную, пропахшую водкой и мочой комнату вошли трое «в штатском» — одинаковые коротко стриженные «шкафы» в черных солнцезащитных очках, в идеально сидевших черных костюмах. Про себя я их прозвал «терминаторами» и — «восставшими из ада» (персонажи фильма, который я смотрел ещё подростком).

— Артемьев Кирилл Андреевич?

— Да.

— Разрешите войти.

— Вы уже вошли. Впрочем, я не возражаю. Мне нечего выпить.

Главный сморщился и дал знак рукой. Один из «терминаторов» открыл настежь окно, посвежело.

Он брезгливо посмотрел на батареи бутылок, на грязь на столе, полную пепельницу окурков, но ничего не сказал.

— Разрешите присесть?

— Садитесь. Чем обязан?

— Мы вас побеспокоили по очень важному делу, — бесстрастно сказал главный «терминатор». — Три года назад вы проходили по делу об убийстве Алексея Ершова…

— Убийстве? — сюродствовал я. — Я всегда думал, что это было самоубийство. Так постановило следствие.

— Кирилл Андреевич, вы не хуже нас знаете, что это было именно убийство.

— Получается, «органы» врут? — деланно удивился я.

— «Органы» не врут, гражданин, они просто не всегда говорят правду, — без всякой иронии, с каменным выражением лица, выдал он.

— Чем тогда это отличается от лжи?

«Восставшие из ада» переглянулись. Главный смягчился.