Западня

Глава четвертая

Она думала, что не будет спать всю ночь.

За окном изредка раздавались шаги. Тоня вскакивала и, откинув занавеску, прижималась лицом к стеклу, вглядывалась в сумеречную пустоту ночной улицы.

Потом она все же заснула, да так, что, если бы даже Егоров и постучал в ее окно, вряд ли она услышала бы.

В половине седьмого Тоня тщательно умылась, оделась, позавтракала, и все это с обстоятельностью спортсмена, собирающегося на соревнования.

Все, о чем говорил Штуммер, представлялось сейчас в ином свете. Возможно, он ее испытывает и никакого Короткова на самом деле нет, как нет и Лугового. Так или иначе, но нужно следить за каждым своим словом, за каждым поступком. Ведь возможно, что все это просто-напросто проверка.

Она вышла из дома. Ее встретило светлое, спокойное утро. Мелкие облачка, казавшиеся расплывшимися дымками от разрыва зенитных снарядов, медленно ползли со стороны моря, пронизанные несмелым весенним солнцем.

Тоня решила идти пешком. Люстдорф довольно далеко, но к десяти она наверняка доберется…

К тому времени, когда началась война, она знала, что фашизм величайшее зло. В школу, где она училась, приезжал немецкий политэмигрант Гуго Штейнгарт и рассказывал о том, как Геринг со своими штурмовиками поджег рейхстаг; она любила слушать песни Эрнста Буша — в них звучала убежденность в победе над нацизмом.

А вот теперь она сама втянута в борьбу, и, если останется жива, будет чудо. Как ожесточен Камышинский! Конечно, он не фашист и ненавидит Штуммера, но сломлен…

Звонко цокают каблучки. Тоненькая девушка спешит. На ее щеках румянец от быстрой ходьбы. Пальто расстегнуто. Кто бы мог подумать, что она, молодая девушка, такая с виду беззаботная и «домашняя», в действительности олицетворяет собою великую силу народного мщения, непреклонную, страшную силу!

Тоня ловила взгляд каждого встречного. «Наблюдаешь? Ну-ну!» — с нарастающим ожесточением думала она.

Еще не поздно было свернуть в один из переулков и, попетляв, убежать от преследователей, если они за нею наблюдают, добраться до Федора Михайловича и с его помощью исчезнуть в катакомбах.

Исчезнуть!..

Она представила себе темные своды, тускло освещенные керосиновыми лампами и свечами. Постоянное напряженное ожидание часа ночной вылазки, когда после спертого, пропахшего дымом и испарениями воздуха подземелий никак не можешь надышаться. За эти недели она уже много слышала о катакомбах — о том, что там скрывается взбунтовавшийся отряд словаков. Этот отряд не дошел до фронта. Вскоре по прибытии в Одессу словаки связались с подпольщиками и перебили немало немецких офицеров. Теперь, совместно с другими группами, они громят немецкие эшелоны и склады.

«Иди!.. Иди!.. Иди!.. — твердила она себе. — Вдруг можно будет найти возможность осторожно предупредить Короткова о нависшей над группой опасности, ведь тогда многие будут спасены».

На пустынном шоссе ее остановил патруль. Молодой солдат в неопрятной, видавшей виды шинели бегло взглянул на ее паспорт и, уверенный в том, что русская девушка не понимает по-немецки, весело сказал своему напарнику:

— А у девчонки неплохие глазки!..

Потом она долго шла темными, изрытыми полями. Заброшенные окопы уже осыпались. Линия обороны! Так писалось в газетах. Последняя линия. Теперь ее и не разглядеть. Вдалеке, среди поля, валяется остов военной повозки, перевернутой взрывом. На колесе сидит ворон. Удивительно, как много здесь этих птиц! Она невзлюбила их еще в детстве, когда увидела в учебнике репродукцию с картины Верещагина: унылое поле, усеянное телами убитых солдат, и над павшими — стая черных воронов.

Вот и Люстдорф. Небольшой, прижатый к морю поселок. Почти все дома сохранились — крепкие, обжитые, построенные еще в прошлом столетии немецкими колонистами.

Мирон Стороженко… От дома, в котором он живет, надо отсчитать четыре и войти в пятый. А вдруг Коротков все же знаком с той девушкой, которая арестована, что тогда?..

От волнения кружилась голова, но она понимала, что теперь уже за каждым ее движением наверняка следят. Может, даже сам Штуммер наблюдает из какого-нибудь окна.

Кого спросить? Из-за поворота выбежал мальчишка лет десяти, озорно подпрыгнул, что-то крикнул девчонке в сером пальтишке, понуро стоявшей у крыльца дома с небольшим узелком в руке, и устремился навстречу Тоне. Она уже хотела его остановить, но, не добежав нескольких шагов до нее, он круто свернул направо, перемахнул через канаву и исчез за калиткой.

Тоня подошла к девочке и дружелюбно обратилась к ней:

— Здравствуй!

Девочка взглянула на незнакомку серьезно и даже настороженно и инстинктивно покрепче прижала к себе узелок.

— Где тут живет Стороженко? Мирон Стороженко. Не знаешь?

— Зачем он вам? — с откровенной неприязнью спросила девочка и не по-детски испытующе взглянула в глаза Тоне.

Тоня растерялась.

— Что это ты такая сердитая? Не хочешь — не говори.

— Нету больше моего дедушки Мирона! — горестно вздохнула девочка. — В этом вот доме он жил…

— А теперь?

— В тюрьму его увезли… Вот передачу ему несу.