Западня

— Здесь, в Одессе. Интересно, что с нами будет?..

— Согласен, — сказал Егоров. — Я доживу!

— И я доживу! — сказал Дьяченко. — Только сразу давайте установим место.

— У памятника Дюку, — сказала Тоня.

— Отлично! — согласился Дьяченко. — В какой день? Какое сегодня число?

— Нет, лучше под Новый год. Ровно в двенадцать ночи! — сказал Егоров.

— Ребята! А если мы будем жить не в Одессе, а в других городах, — спросила Тоня, — как тогда?..

— Все съедемся, — твердо сказал Дьяченко. — Сколько мне будет лет? Сорок пять? Я же буду еще совсем молодым мужиком. Ну, за встречу!..

Он выпил свои сто граммов единым духом, ревниво проследил, чтобы до конца выпила и Тоня, и вкусно хрустнул огурцом. Она подробно рассказала обо всем, что пережила за эти несколько дней. Слушая ее, Егоров все больше мрачнел. Да уж, она попала в переделку. Можно сказать, чудом осталась жива. Этот бандюга в блиндаже запросто мог ее пристрелить, но зато теперь установлено, что Коротков — агент гестапо и с ним надо кончать игру. Но умно, чтобы не вызвать подозрений и не спугнуть.

К Штуммеру придется идти и доложить все, что приказал полковник. Конечно, люди Короткова добрались благополучно, входят в доверие и ждут дальнейших указаний. Время, когда будет наиболее удобно начать новую карательную операцию, они сообщат.

— Ну вот, а теперь перейдем к другому делу, — сказал Егоров. — Дьяченко, повтори, где ты видел Петреску.

Дьяченко долго рассказывал о своей встрече с румыном. По всем признакам, тем немецким полковником, с которым приезжал Петреску, был Фолькенец. Наслушавшись и наглядевшись всего понемногу, Дьяченко пришел к выводу, что ожидают десантников у Хаджибеевского лимана. На это же намекал Тоне и Петреску. Он сказал тогда, что Фолькенец, возможно, вскоре уедет из Одессы.

— Копаемся! — проворчал Егоров. — Теряем попусту время. А знаешь, что я решил? — повернулся он к Тоне. — Я решил, что правильнее всего действовать через старика Тюллера. Как-никак он Зинаиде отец, и ему проще подступиться к ней, чем любому из нас.

— Это еще как сказать, — возразил Дьяченко. — Они не виделись, кажется, чуть ли не со дня оккупации. К тому же ведь мы пока еще сами не знаем, о чем именно его просить.

— Одну минуту, ребята! — Егоров замер, о чем-то напряженно думая. — Тюллер мне сказал, будто у него в Люстдорфе есть дача, правда, старая, но это уже кое-что…

— Ты хочешь сказать, что Зина и Фолькенец могут оказаться на этой даче? — спросила Тоня.

— Вот именно! Могут!

— Нет! — решительно возразил Дьяченко. — Зина откажется. Она наверняка скрывает от Фолькенеца, что у нее есть папаша. Иначе старик давно бы кончил все свои «художества».

— Ладно, обо всем этом я еще подумаю, — подытожил Егоров. — Возможно, придется напрямки поговорить с Тюллером, тогда все станет ясно.

Дьяченко вытащил из кармана не первой свежести платок, тщательно вытер вспотевшее лицо и шею, сказал:

— А знаете, почему я приехал? — Он с обидой посмотрел сначала на Тоню, потом на Егорова. — Эх вы, даже не спросите! А у меня просто голова лопается от мыслей! Третьего дня нам приказали отобрать сто пленных из тех, кто послабее, и вернуть в Одессу. Спрашивается, зачем? Расстрелять? Так для этого незачем с места на место возить. И куда, вы думаете, привезли? Прямо в городскую комендатуру. Там их пока заперли по камерам. Говорят, какая-то операция задумана, а какая, не пойму…

— А ты расспроси у дежурных, — сказал Егоров.

— Так они в самый последний момент узнают либо вообще ничего не узнают.

— Я пойду, — сказала Тоня. — Прощайте и не поминайте лихом. Меня ждет Штуммер.

Глава одиннадцатая

Штуммера в комендатуре не оказалось. Дежурный, очевидно уже предупрежденный, едва взглянув на Тонин паспорт, открыл большую, бухгалтерского вида книгу и пересказал немногословное распоряжение Штуммера: немедленно отправиться в Люстдорф. Это означало — к Короткову!

Ох, как ей этого не хотелось! Пока она еще верила в то, что над ним нависла угроза смертельной опасности, и искала способа, как выручить его из беды, встречи с ним казались необходимыми. Но теперь она знала, что перед ней изощренный враг, который ведет свою сложную игру: завоевывает доверие тех, кто хочет бороться с гитлеровцами и потом предает их.

На вопрос, когда же вернется Штуммер, дежурный весьма уклончиво ответил, что майор, мол, в командировке и будет не ранее конца недели.

Что ж, надо идти. Приказ есть приказ.

И снова — дорога. И одиночество, и ожидание встречи, которая неизвестно как начнется и неизвестно чем кончится…

В комнате у Короткова как будто ничего не изменилось. Даже краюха хлеба, похоже, та же самая и так же лежит в смятой газете, окруженная крошками… Но вот в самом хозяине дома что-то вроде изменилось. Он заметно обеспокоен чем-то, лицо его стало желтым, мертвенно поблескивают железные зубы.