Западня Данте

Франческо в полной мере обладал прагматизмом, талантом публичной фигуры и ловкостью в ведении дел — торговых, юридических, дипломатических или финансовых, — являясь достойным наследником аристократического венецианского духа. Шагая по коридорам дворца с письмом в руке, он в который уже раз подумал, что быть дожем Венеции — отнюдь не синекура. Очередной дворцовый страж поднял алебарду, давая ему пройти, и снова принял положенную стойку. «Совет десяти прав, — размышлял Лоредано. — Действовать нужно быстро». Начиная с XII века атрибутика дожей не переставала усложняться. Свидетельства тому знамя святого Марка — символ инвеституры [3], службы после заутрени по каролингским [4]обычаям, византийский балдахин и пурпур, корона, поддерживающая шапочку дожа. Но при всем том венецианцы всегда тщательно следили, чтобы правитель города не смог узурпировать власть. Его полномочия, сперва ограниченные лишь моралью общины Венеции, были вскоре введены в определенные рамки синьорией — ассамблеей правящей элиты города. И поныне самые могущественные семейства, начавшие в свое время экспансию полуострова, обеспечили себе приоритет в принятии важных решений. Хотя Венеция и тщательно оберегала себя от всех форм абсолютной монархии, государство при этом жестко обозначало границу между так называемым народовластием, продлившимся лишь миг, и влиянием этих семейств, которым город был обязан своим процветанием.

Как и все венецианцы, Франческо тосковал по золотому веку, времени взлета Венеции и ее колоний. В ту пору он мог бы быть если и не единственным капитаном на борту, то по крайней мере одним из активных деятелей грандиозного мероприятия, именуемого завоеванием. Безусловно, он наслаждался своим титулом и церемониалом, окружавшим его персону. Но иногда ощущал себя узником своей должности, rex in purpura in urbe captivus* [5]— король в пурпуре, в городе — пленник… Когда его провозгласили дожем в соседней базилике, он предстал перед ликующей на площади Сан-Марко толпой, прежде чем ему вручили рогастый чепчик на верхней ступени лестницы Гигантов. Но едва его успели провозгласить дожем, как он вынужден был дать клятву никогда не превышать данных ему прав, — «обещание», которое ежегодно зачитывалось вслух и точно обозначало его полномочия.

Таким образом, Франческо, избранный пожизненно, правомочный участник всех советов и хранитель главнейших государственных секретов, являлся благодаря своей должности воплощением власти, могущества и процветания Светлейшей. Он возглавлял Большой совет, сенат, Совет сорока, а в приемные дни заседал вместе с шестью представителями своего Малого совета, принимая прошения и жалобы. Каждую неделю он посещал одну из трехсот магистратур, которые насчитывала Венеция. Проверял происхождение и рост вкладов, утверждал баланс общественных финансов. И это не считая многочисленных визитов и официальных приемов. На самом деле у дожа практически не было личной жизни. И такой безостановочный марафон частенько подрывал здоровье старцев — поскольку дожем становились не раньше шестидесяти лет — в связи с чем сочли необходимым приделать к трону в зале Большого совета обитую бархатом перекладину, позволявшую его светлости слегка вздремнуть, когда оная светлость была уже не в состоянии следить за дебатами.

Франческо, шагая по дворцу, вошел в зал Большого совета, где находились портреты всех его блистательных предшественников. При других обстоятельствах он бы задержался, как иногда делал, чтобы найти в лицах этих былых дожей некие признаки символического родства. Он поразмыслил бы о Циани, судье, советнике, подеста [6]Падуи, самом богатом человеке в Венеции, которого «новые» семьи, разбогатевшие в период венецианской экспансии, в конечном итоге отстранили от власти. Посидел бы перед портретом Пьетро Тьеполо, судовладельца и торговца, герцога Крита, подеста Тревизы, бальи [7]Константинополя, который не только способствовал созданию сената и отредактировал городские статуты в 1242 году, но и активно восстанавливал венецианское единство, насаждая там и тут владычество Венеции. Прежде чем покинуть зал, Франческо прошел мимо портрета дожа Фальера, чья судьба оказалась весьма незавидной: недовольный всемогуществом аристократии, он мечтал вернуться к народовластию и мобилизовал народ. Его казнили. И Франческо подумал, что оставит после себя и как будут вспоминать о его деятельности во главе республики.

«Вот уж действительно есть повод для размышлений», — тревожно нахмурился он.