Западня для ведьмы

Челядь уже знала, что на втором этаже бесчинствует нечисть, которая то ли сожрала хозяев, то ли те сами оказались нечистью. Двери повсюду нараспашку, ворота настежь. Экипажей под навесом больше не было, только валялся посреди двора треснувший пустой паланкин: уронили в панике и спешке.

Перед тем как выскочить за ворота, Орвехт швырнул в окно сгусток магического пламени. У кого хватило ума и везения, те успели сделать ноги. В доме осталось по меньшей мере три человека – одурманенный музыкант, мальчишка из Нангера и попавший в лапы к джубу любитель сандалу, но они все равно обречены. Лорма со своими недобитыми приближенными сожрет их, чтобы восстановить силы. А так хотя бы есть шансы задержать погоню. Амуши, может, и погибнут в огне, но бессмертная вурвана в любом случае выберется.

С привычной тяжестью на душе маг пожелал пока еще живым людям добрых посмертных путей – и тут же перестал об этом думать, заодно прогнав мысль о том, что Зинте это бы совсем не понравилось.

Притаившихся в соседнем переулке стигов спалил Зомар, задействовав «Глаз саламандры».

Посланцы Ложи петляли по улицам, озаренным красноватыми отсветами. Позади грохотал гонг, сзывая городских амулетчиков: разгореться пожару не дадут.

Полдела сделано, ожерелье за пазухой. Теперь нужно выбраться из Мадры, при том что роли поменялись, и Орвехт с Зомаром уже не преследователи, а беглецы.

– Зинта, эта несносная маленькая плакса меня замучила. Я ведь уже говорил тебе, кого здесь нужно жалеть. С утра до вечера ходит с мокрыми глазами и покрасневшим носиком, а я на нее смотри… Сущее измывательство! Увы, Госпожа Развилок – это не твоя милосердная покровительница.

– Ох, ну что делать, если все так сложилось, – отозвалась лекарка, глядя на него расстроенно и в то же время с долей неодобрения. – А ты сам хорош, зачем заставляешь ее целыми днями вытирать пыль, хотя у тебя есть слуги, и еще ты можешь навести чистоту магическим способом, я же знаю.

– Потому что это занятие ее успокаивает. Я уже пробовал усадить ее за книжки – начинает вспоминать маму и рыдать. Так и будет вытирать пыль, пока это безобразие не прекратится, – Эдмар досадливо усмехнулся. – Заодно в доме освоится, а то до сих пор не перестала робеть. Это становится скучным. Скажу больше, это уже стало скучным.

– Ты слишком придирчив к ребенку, – возмутилась Зинта. – Ну вот скажи, чего ты от нее хочешь?

– М-м, я бы предпочел, чтобы ребенок, которого мне навязали без особых церемоний, не начинал всхлипывать в ответ на каждую мою фразу и не забивался за штору или под стол, лишь бы я не заметил и прошел мимо.

– А ты бы язвил поменьше!

– Вот-вот, ты ухватила суть. Я совсем не против того, чтобы Тимодия в ответ на мои замечания огрызалась – почтительно и не переходя границ допустимой дерзости, но в то же время проявляя изящную остроту ума и некоторое своенравие. Меня бы это забавляло, и тогда в общении с ней была бы своя прелесть.

– Что ж поделаешь, если Тимодия не такая, как тебе хотелось бы, а такая, как есть? Совсем не язва вроде тебя, потому что люди разные! И она очень тоскует по маме. Как думаешь, не мог ей кто-нибудь из прислуги проговориться, что мама не уехала, а умерла?

Зинта понизила голос, хотя на веранде маленькой чайной в Домотканом переулке никого, кроме них, не было, и вдобавок, когда зашла речь о Тимодии, Эдмар сотворил чары неслышимости.

– Исключено. Я не только запретил прислуге об этом болтать, еще и заклинанием подстраховался. А о том, что я убил Рименду, в курсе только мы с тобой, для всех остальных – разрыв сердца.

– Ох, лишь бы Тимодия не узнала, что это ты убил ее мать. Страшно подумать, каково ей тогда будет…

– Не узнает. Хвала богам, не от кого. Ходячий лимон для моей вечерней чашки молока.

– Молоко не пьют с лимоном, оно же скиснет!

– И я о том же. Прямо хоть беги из собственного дома.

Эдмар с гримасой, выражающей преувеличенную покорность судьбе – как будто такой, как он, способен на покорность, он же в любой ситуации будет измышлять, как бы все повернуть по-своему! – допил шоколад. Зинте подумалось, что жизнь для него – игра, и ко всем, кто вокруг есть, он относится, словно к игрушкам. Сейчас он в претензии, что Тимодия оказалась неинтересной игрушкой, – для взрослого человека и такого древнего мага это совсем не похвально.

Было в этой мысли что-то важное, но ускользающее – где-то глубоко внутри, словно косточка в сердцевине яблока, однако додуматься до этой сердцевины никак не получалось.

– Ты и так все время шатаешься по чужим мирам, – заметила она вслух.